«Если сравнивать с человеческим телом, то мы — руки, которые внедряют восстановление», — рассказывают представители направления восстановления в БФ «Восток SOS» Александр Шманев и Светлана Агаджанян. Вместе с командой волонтеров они помогают восстанавливать истерзанную российскими снарядами инфраструктуру Донетчины. За годы открытого вторжения спрос на такую помощь остается высоким. Кто и почему выбирает восстановление вместо эвакуации и какова роль власти и волонтеров в этих процессах — узнавали журналисты Вильного радио.
Благотворительный фонд «Восток SOS» начал работать по направлению восстановления в сентябре 2023 года — сначала в Харьковской области, а затем развернул деятельность и в Донецкой области. Координируют это направление переселенцы с востока Светлана Агаджанян и Александр Шманев.
За более чем два года открытой войны команда волонтеров помогла отремонтировать 320 домов в Донецкой области — в Лиманской и Дружковской громадах. Впоследствии благотворительный фонд планирует расширить это направление и на другие громады региона, если позволит ситуация с безопасностью.
Как менялся спрос на восстановление, если сравнивать 2023 и 2024 годы?
Александр: У нас спрос постоянно высокий на восстановление, он превышает наши возможности. Он не падал и не рос резко, или из-за большого объема работы могли просто не заметить этого.
Это связано, во-первых, с доступностью к ресурсам. Если человек получил компенсацию по «еВідновленням», то очень трудно найти мастеров, которые помогли бы с ремонтом жилья.
Второй момент — где купить эти материалы для ремонта. Например, если человек находится в громаде, где он имеет доступ к «еВідновлення», например, в Святогорской, там доступ к ближайшим магазинам, где можно что-то приобрести — Славянск. А это такое существенное расстояние и без дополнительных расходов на поездку, покупку и доставку этих стройматериалов, трудно все организовать.
В-третьих, есть громады, приближенные к зоне боевых действий, где государственные программы компенсаций просто не работают. Эти территории деоккупировали, но российские войска же продолжают интенсивно их обстреливать. И ситуация такова, что на бумаге есть населенные пункты, но, к сожалению, в реальности их уже просто не существует, а люди там продолжают жить. Вот такой парадокс.
Поэтому, если отмечать определенную тенденцию спроса, мы таких измерений не делали. Но сейчас, к примеру, у нас есть около 300 обращений, и очередь на них расписана где-то на 3-4 месяца вперед.
Можно отметить также, например, крайние обстрелы Славянска. Там в одном районе разрушениям подверглись около 100 домов, а в другом районе повреждены еще 50. И в большинстве из этих домов жили люди, это все нужно восстанавливать.
То есть военная и экономическая ситуация — два ключевых фактора, которые влияют на спрос?
Светлана: Конечно, и тем более мы осознаем, что ситуация с доступом к финансам у людей не улучшается, социальный уровень падает. Кроме того, люди не хотят выезжать слишком далеко, рассматривают часть Донецкой области для эвакуации.
Кто в основном обращается к вам за помощью?
Александр: Из того, что вспоминается, была бабушка из Дружковки, сейчас ей 101 год. Она пережила Голодомор, и ее рассказы об этом периоде были очень жуткие… И вот к нам приехали представители американских доноров нашей сестринской организации, и мы привезли их к этой бабушке. Она рассказывала, как вместе с дочкой 70 лет полезла на крышу ставить ведра, чтобы дом не залился водой, а эта бабушка придерживала лестницу. Это что-то невероятное.
Она рассказывала нам, как в детстве жила в детском лагере на три тысячи человек, который в прошлом был монастырем. В тот период было очень много беспризорных детей, родители которых погибли при разных обстоятельствах. Вот она рассказывает, что каждый день собирали умерших детей. Выжили только самые сильные… Выживали как могли: ели желуди, травки, варили из пуговиц себе супы…
Потом, когда уже американцы уехали, мы снова приехали подписывать документы, и эта бабушка говорит: «Я первый раз в жизни увидела живого американца. Они такие же люди, как и мы. Всю жизнь нас пугали, что это «дядюшка Сэм», а я так и думала, что приедут мужчины бородатые. А это обычные люди».
Еще вспоминается мужчина из Новоселовки, он работал фельдшером. Сейчас он на пенсии, вернулся после деоккупации в Новоселовку и выращивает себе табак, чтобы не покупать в магазине, имеет сады и тому подобное… Таким себе самовыживанием занимается.
То есть в основном те, кто обращается за помощью что-то отремонтировать — это пожилые люди? Были ли случаи с семьями с детьми?
Александр: Не могу вспомнить такие случаи в отношении молодых, то есть большинство — все-таки люди 50+ лет.
Светлана: Фонд «Восток SOS» в целом выступает за то, что семьи с детьми должны выезжать максимально в отдаленные районы. Так, чтобы разместиться в транзитных шелтерах. Важно понять, почему люди остаются и имеют ли они жизненные силы продолжить дальше обустраиваться на новом месте.
Поэтому у нас есть тоже принцип фокусировки на том, что если это семьи с детьми, то это дополнительная опасность. Мы имеем несколько запросов из многодетных семей, и мы контролируем, не навредит ли наша помощь в дальнейшем этой семье, этим детям. С другой стороны, мы должны тоже учитывать, имеют ли они источники финансирования, могут ли они сами себя содержать и решать вопросы, связанные с последствиями войны.
Александр: Речь идет о сильной привязанности к местам, где они жили, к своему имуществу. Плюс некоторая предвзятость есть относительно того, хватит ли им денег, здоровья для того, чтобы все начинать с самого начала. Говорят: «А вот мы там были за границей, нам там не понравилось и лучше здесь, чем там».
Недавно разговаривали с женщиной из Часового Яра, и в ее доме жили украинские военные, пока здание не разрушили обстрелами. И она рассказывает, что все дома на ее улице просто один за другим стерли с лица земли. И у них на улице остался один дом уцелевший.
Они уже выехали в Дружковку, потому что ее муж плохо ходит и не мог спускаться в укрытие. Вроде бы более тыловой город, хотя там до Часового Яра близко… И вот эта женщина говорит: «Там в мой дом заехали ребята и по моим коврикам ходят, а у меня сердце кровью обливается, что они по коврикам… Я тот коврик покупала, он мне так нравился, а они здесь ходят… Я его просила скрутить и не пользоваться».
Ты слушаешь эту историю и, с одной стороны, понимаешь, что человек оставил там всю жизнь, всю жизнь на это собирал, чтобы свою старость прожить в уюте. И вот он сейчас попадает в такую ситуацию, когда приходится отказывается от всего. Очень трудно отказаться от того, что ты нажил, особенно в пожилом возрасте. Им просто хочется спокойной старости…
Она говорит, что уже переезжала в 2014 году, а теперь снова, и выглядит так, что может придется еще третий раз переезжать. А выдержит ли ее здоровье и эмоциональное состояние еще один переезд — неизвестно. У нее же здесь и близкие похоронены, а как они без нее будут, кто будет ухаживать за этими могилами… Она о таком думает.
Понимаете, мы имеем дело с тонкими ментальными вещами, которые нам могут казаться не такими важными. Казалось бы, что тут такого, тебе помогли, перевезли, ты еще и поблагодари. Но для человека это очень большая привязанность, от которой сложно избавиться.
Как считаете, насколько возможности восстановления и тонны гуманитарной помощи в Донецкой области сдерживают эвакуацию?
Александр: В Донецкой области действительно выдают много гуманитарной помощи, и не только в качестве продуктовых или гигиенических наборов или восстановления жилья. Речь идет и о помощи, к примеру, в обустройстве теплиц и другой поддержке, которая помогает людям здесь жить. Но я отмечу, что это такой минимум, который не закрывает малейших человеческих потребностей.
Я не считаю, что такая помощь существенно привязывает людей к своим домам. Уверен, что это как раз ментальные вещи их привязывают, о которых мы уже ранее говорили. Я бы не говорил, что наша помощь каким-то образом сильно привязывает людей к своим местам.
Наша деятельность — предоставить человеческий минимум для тех, кто не может куда-то переехать и остается хоть как-то жить на прифронтовых территориях. Чтобы они не чувствовали себя брошенными.
Недавно общались с женщиной, у которой лежачий сын, и она говорит, что нет ей куда ехать. Живет в окрестностях Алексеево-Дружковки, у нее там есть сад, огород. Мы приехали им крышу починить, и она знает, что точно зиму переживет.
Люди не думают, что может ухудшиться ситуация. Они верят, что им повезет и в их дом не попадет российский снаряд. И как-то делать насилие — заставлять их выезжать, не давать гуманитарную помощь… Мне кажется, что такая стратегия «кнута» — не очень правильно.
А какова роль власти во всех этих процессах?
Александр: Мы в нашем сотрудничестве очень сильно опираемся на органы местного самоуправления. У нас есть очень положительные отзывы в тех общинах, с которыми сотрудничаем. Они нам помогают, а мы им, поддерживаем людей, поэтому мы не можем сказать, что государство не заботится о тех, кто остается.
Здесь больше вопрос равных подходов и требований. У нас — найти больше уязвимых бенефициаров, а у государства — предоставить равномерную помощь всем пострадавшим.
К примеру, есть запрос от Дружковской военной администрации на закупку OSB-плит, чтобы забивать окна, которые повылетали из-за обстрелов, чтобы люди могли пережить зиму. И если мы окажем эту помощь, то они смогут закрыть, условно, пять сотен окон. И они не будут смотреть на имущественное положение человека… Произошел «прилет» — подряд закрывают. У них такой подход.
У нас все немного сложнее, мы все же выискиваем людей. Один из кейсов — человек с ДЦП, к которому приходит соцработник и ухаживает за ним. Но состояние жилья этого человека и раньше не было высокого уровня, а из-за российских обстрелов еще и ухудшилось. Поэтому государство заботится, насколько может, а мы такое себе «вспомогательное плечо», которое может улучшить условия проживания.
От местных властей мы непосредственно получаем списки пострадавших. Здесь такой важный момент, что люди с инвалидностью, пожилого возраста часто не имеют современных средств коммуникации. У нас с вами есть смартфоны, видеокамеры и нам очень легко говорить о цифровизации, а когда у человека кнопочный телефон и он пользуется одной кнопкой, чтобы поднять звонок от родных или от соцработника, то, к сожалению, найти даже наши контакты ему будет очень трудно. Разыскивать их, ходить по улицам — это сверхсложная задача. Поэтому коммуникация между властью и волонтерами нам очень помогает.
Кроме того, на «рынке помощи», есть определенное количество, как бы не хотелось признавать, мошенников. Поэтому сотрудничество с органами самоуправления — дополнительная «отметка», что мы благотворительные и не навредим людям, потому что имеем отношение к чувствительной информации.
У нас была ситуация, когда мы впервые приехали в Редкодуб (поселок в Лиманской громаде, — ред.) и люди не хотели с нами контактировать. Выходили, холодно воспринимали, а когда уже сработались… И цветы нашим полевым координаторам дарили, и не отпускали, и угощали.
Александр: Если сравнивать с человеческим телом, то мы — руки, которые внедряют [восстановление]. Я был на дискуссии по вопросам восстановления, которые проводит Центр гражданских свобод.
У них был круглый стол, во время которого обсуждалось, как мы вообще видим это восстановление, помощь, пользование государственными программами компенсаций. И вот до полномасштабного вторжения, рассказывали юристы, действовал такой закон, что Украина несла ответственность за восстановление. Считалось, что эти разрушения происходят в результате террористических актов, а не военных действий.
И Украина отвечала за результаты, последствия таких действий. На законодательном уровне не было даже указано, что Россия должна за это отвечать, как страна-агрессор.
Сейчас происходят существенные изменения, когда отмечается, что ответственность за разрушения несет не Украина, а страна-агрессор. Компенсировать все это должна Россия, потому что у нас, к сожалению, нет такого количества финансов, чтобы восстановить не только жилье, но и инфраструктуру.
К примеру, сейчас мы начали заниматься созданием такого инфраструктурного объекта — пожарной части в Лиманской громаде. Им еще подарили пожарные машины, но их негде хранить, вот мы и будем помогать им создать условия для хранения этого транспорта.
Вы, наверное, помните эти пожары летом (в результате российских обстрелов, — ред.), они настолько разрушительны были, в селе Яровой выгорели полностью 17 домов, некоторые из них мы полностью отремонтировали раньше. И теперь люди приходят и спрашивают, что им делать, они снова потеряли жилье, а мы не понимаем, как мы поможем.
Поэтому количество восстановлений, количество восстановления, которое нас ожидает — действительно колоссальное. Украина не сможет сама справиться, мы должны на законодательном уровне акцентировать, что страна-агрессор должна отвечать за разрушение.
С какими вызовами сталкиваются волонтеры, когда начинают восстанавливать жилье в Донецкой области?
Александр: Человеческий ресурс, наличие нас как строителей, материалов и масштабы разрушений — это такие вызовы, с которыми постоянно приходится сталкиваться.
В Донецкой области, согласно данным ОВА, по состоянию на конец сентября 2024 года 40 976 жилых домов были повреждены или разрушены в результате боевых действий. В этот перечень не входят дома, поврежденные российской гибридной агрессией на Донбассе, которая длилась с 2014 по начало 2022 года
Сейчас количество разрушений в Донецкой области таково, что мы не можем быстро двигаться. Когда у человека течет крыша, сыплются стены, а зима близко — это вызывает печаль, но мы должны работать с этим, как-то поддержать человека.
У нас был кейс — мать живет в Яровой, сын в армии, мы ей помогаем, но масштабы разрушения в ее жилье такие, что требуют закупки специфических материалов. Это все затягивается, а человек и так находится в стрессе, еще неизвестно, выйдет ли ее сын с «нуля»… Или, возможно, ее дом сгорит в следующий раз от пожара…
Также имеем проблему с доступностью материалов, потому что понимаем, что Донецкая область — очень опасный регион. Мы не можем хранить много материалов в одном месте. Поэтому эта логистика, перевозки из более или менее тыловых регионов тоже отнимает много времени, которого у нас нет.
Светлана: Я бы также дополнила, что мы — люди, не супергерои. Коллеги, которые там работают, тоже подвергают себя опасности из-за обстрелов. Помогая людям, мы не должны пострадать сами, должны тоже обезопасить себя.
Также, когда это все длится долго, международные партнеры начинают говорить, что восстановление — это дорого. Соответственно, речь идет о постоянной необходимости доносить им истории, что это не просто цифры — 320 восстановленных домов. Важны эти истории, о которых Александр рассказывал, потому что это не просто цифры, не просто дома — это человеческие судьбы.
Уже есть планы по восстановлению на следующий год?
Светлана: У нас есть текущий проект по восстановлению, который определен в компоненте легких ремонтов и критической инфраструктуры до июня 2026 года. Имеем поддержку партнера из Германии — Diakonie Katastrophenhilfe in the Evangelisches Werk für Diakonie und Entwicklung e.V (DKH), поэтому берем на себя обязательства помочь людям.
Если говорить в цифрах о домохозяйствах — имеем 700, из них по 350 домов с легкими и средними ремонтами. В элементах критической инфраструктуры у нас тоже есть определенные цифры — около семи таких объектов. Но, учитывая план нашей команды, будет больше.
Если говорить о Донецкой области, то хотим усилить доступ жителей Дружковской громады к воде, а еще планируем улучшить условия одного из фельдшерско-акушерских пунктов в Лиманской громаде.
Наша цель — не просто охватить семь объектов, как в бюджете определено, а распределить этот алгоритм работы так, чтобы охватить поддержкой как можно больше разных громад и групп населения.
Мы не можем помочь всем, кто к нам обращается, как бы мы этого ни хотели. Мы не хотели бы быть такой рукой Бога, которая сортирует людей, или как-то выбирает по симпатии. Это очень неприятная вещь, когда видишь человека, который действительно страдает, нуждается в той помощи, но понимаешь, что он все-таки может самостоятельно позаботиться о себе… А те люди, на которых мы сконцентрировались, они, к сожалению, только под принуждением смогут уехать
Читайте также Возвращение в оккупацию: семь причин, почему эвакуированные люди не готовы начинать новую жизнь (взгляд экспертов)