С конца февраля приморский Мариуполь – в блокаде российских военных, которые не прекращают «поливать» город из всех видов оружия. Как там выживают люди – почти без воды, еды, лекарств, электричества, тепла, связи и медицинской помощи – рассказывает местный житель, журналист, которому удалось выехать из этого ада.
О реалиях жизни в заблокированном и разбомбленном россиянами Мариуполе рассказал в эфире телеканала “Латвийские общественные СМИ” директор «Мариупольского телевидения» Николай Осыченко. 15 марта он смог вывезти семью в Запорожье. Далее его рассказ от первого лица.
Такой гуманитарной катастрофы, как в Мариуполе, к счастью, нет ни в одной точке нашей многострадальной родины, ни в одной точке мира. Люди уже больше 3 недель без электричества, воды, газа, отопления, продуктовых магазинов, бензозаправок, мобильной сети — ничего нет. При этом весь город находится под постоянными обстрелами, которые не прекращаются ни на минуту. Это артиллерия, системы залпового огня, минометы и самое ужасное — самолеты.
Мне рассказывают люди, что им уже не страшны были ни «Грады», ни артиллерия, ни минометы, ни тем более автоматные очереди (это вообще уже мелочи) — ужаснее всего это самолеты. Когда над домом, над городом летит самолет, ты испытываешь животный страх. С ним ты ничего не можешь сделать, каким бы ты ни был образованным, подготовленным. Потому что там не спастись.
Поэтому многие сейчас просто выходят из города и уходят в сторону Мелекино, Мангуша — просто, чтобы выйти из этого ада. <…>
Тела погибших и умерших от болезней (ведь медицины там тоже уже нет), закапывают во дворах, в братских могилах. Это катастрофа просто самая дикая.
И сейчас в городе по самым скромным подсчетам, абсолютно теоретическим, как минимум 250-300 тысяч мирных жителей еще есть. Среди них – десятки тысяч детей. Беременность женщин на паузу никто не ставил: девочки продолжают рожать деток — в подвалах, на улицах, в квартирах с выбитыми стеклами. То есть, дети рождаются без элементарных минимальных гигиенических условий. Теплая вода – это то, чего мариупольцы не видели уже более 3 недель.
Воды нет в принципе. Люди пьют воду, которую они сливают из системы отопления, из батарей. Люди растапливали снег, пока он был. Люди радовались дождю.
Необходимо помнить, что там очень много диабетиков, а диабетик без инсулина и без еды – это человек, которому осталось жить несколько дней. В Запорожье стоят наготове как минимум сто 20-тонных фур. И несмотря на договоренности, на участие международных посредников, Красного Креста, церквей всех патриархатов — дальше Бердянска (который сейчас под контролем России) эти колонны не пропускали (интервью опубликовано 24 марта, — ред).
Там гибнут дети, и некоторые гибнут от голода… Ты едешь, и по бокам лежат тела мирных жителей, их уже никто не вывозит. И все, что я смог сделать – это отвлекал детей: просил их посмотреть на солнышко, на другие машины – только бы дети не смотрели по сторонам. Мой сын и внучка пережили 2,5 недели в аду. За что это детям – я не понимаю.
Десятки тысяч людей, выехавших за последние дни, вытащили «3 счастливых билета». Первый – это если у семьи есть автомобиль (потому что он есть не в каждой семье). Второй — ты смог за все эти недели сохранить свой автомобиль целым, ведь обстрелы не прекращаются, и нет места, где бы их не было. И третий – полный бак бензина.
Обычно я доезжал в Запорожье 2-3 часа. В этот день мы ехали 15 часов.
Некоторые доезжали до Мангуша, останавливались там, пытаясь найти бензин за пару дней. Знакомые журналисты, выезжавшие на 2-3 дня позже, рассказывали, что в Мангуше стояли спекулянты (мародеры я бы их назвал), которые наживаются на горе и продают 20-литровую канистру бензина за 8 тысяч грн (обычно она стоит около 600-700 грн). И люди покупали.
За эти 2-2,5 недели деньги там — они не стоят ничего. Потому что магазины разбомблены, закрыты. И у других людей ты можешь что-нибудь не купить, а выменять. У меня была водка, которую я не пью, а у людей были сигареты. Люди меняли что-то на памперсы, потому что они нужны деткам.
Официальных цифр умерших мирных жителей просто нет. Их документировали полицейские, пока могли это делать, а сейчас уже не могут. Я думаю, счет идет уже на десятки тысяч человек. Боюсь, это много десятков тысяч…
Самая главная ценность там — это вода, вторая по ценности — еда. Причем самой ценной является та, которую не нужно готовить (печенье, сало и т.п.). Мясные и рыбные консервы закончились очень быстро, потому что никто не думал, что это будет так долго и безнадежно для местных жителей.
Надежды нет – они живут в полном информационном вакууме. Они не знают ни новостей, ни происходящего в мире, как продвигаются боевые действия.
И третья по ценности вещь – это бензин. То есть, если у тебя есть бензин и машина, у тебя есть шанс выжить, ты можешь оттуда вырваться. У кого их нет, выходят и идут пешком, обессиленные – они не ели ничего. У меня сегодня (24 марта — ред.) смог, слава богу, выйти мой сотрудник с женой и 2 маленькими детьми, просто пешком. Он и его жена не ели уже трое суток. Они пили воды понемногу, и всю еду, тот мизер, что был дома, делили между двумя малышами. Это так ужасно…
Есть ли там Красный Крест? Я не видел, врать не буду. Мне не говорили, что они там есть. Есть мариупольские медики, продолжающие работать. Есть горстка героев — выживших полицейских, которые пытаются вывезти раненых, эвакуировать жителей. Есть МЧСники, спасатели, их очень мало, потому что их управление было разбито авиабомбами, вместе с теми ребятами, которые там были, которые выезжали на пожары, разбирали завалы…
Я думаю, именно поэтому до сих пор не могут наконец разобрать завалы над драматическим театром. Слухи такие ходят по городу, что под его завалами до сих пор могут быть около тысячи человек. Они похоронены заживо. То есть они живы, но вытащить их не может никто. И в укрытиях обычно мамы, дети и бабушки-дедушки. Удар был нанесен днем.
Мужчины днем ищут пищу и воду. Они под обстрелами, рискуя жизнью, лазят где только возможно. Ищут ручейки, что угодно — разбомбленные дома, надеясь на их руинах найти еду, воду или еще что-нибудь. Первоначальный инстинкт охотника (а там уже общество приближается к живущему на инстинктах)… И вот они свой первоначальный инстинкт охотника реализуют в том, что пытаются, ежедневно, рискуя жизнью, найти хоть что-то для своих близких.
Поэтому под завалами театра находятся самые незащищенные люди, которые не могли выйти днем. А люди пытаются выйти днем, чтобы вывести детей на прогулку — не на улицы, а в здании театра (там можно было походить, пройтись по лестнице, немного размяться).
Волонтеры есть, они спасали жизни: выносили на руках лежащих бабушек из горящих домов, находили какую-то пищу и развозили ее по убежищам, а также лекарства. Они находили бензин и ездили, пока могли. Здесь (в Запорожье, — ред.) я встретил уже много волонтеров, и они рассказали, что их работа там была уже заблокирована. Потому что боевые действия идут в центре города. Развалины драмтеатра не могут разобрать просто люди, добровольцы, потому что там идут бои. То есть люди сидят под землей, а над ними бой уже несколько дней. Что они там едят, я не представляю… Так что работа волонтеров там практически невозможна.
В Мариуполь за все эти 8 лет (я беру точкой отсчета 2014 год) переехало очень много переселенцев, беженцев из Донецка, которые оставили там все и начали жить свою жизнь заново (как и я). Мэр Мариуполя Вадим Бойченко все эти годы называл Мариуполь — абсолютно справедливо — «витриной восстановленного украинского Донбасса». Он был определенным магнитом для жителей временно неподконтрольных территорий. Молодежь ехала к нам учиться в университеты из Донецка, Макеевки, и они чувствовали себя у нас абсолютно комфортно, как дома.
Это был город, где мне хотелось жить. Я думаю, что мы очень раздражали многих тем, что называли себя (и фактически были) “витриной восстановленного украинского Донбасса”. Это был процветающий город, в 20 км от линии разграничения, где шли бои.
Город убили полностью, практически уничтожен.
Но я скажу, что большинство жителей, с которыми я общался (топ-менеджмент, мидл-менеджмент), — все готовы приехать назад и восстановить город. Там даже, пожалуй, уже не восстановить, а отстроить заново, потому что там восстанавливать уже ничего.
Мариуполь – это украинский город. Его восстановят, и оно будет жить дальше. И дай бог, чтобы мы снова сделали из него «витрину восстановленного украинского Донбасса». Я в это верю.
Я очень люблю творчество Стивена Кинга. Эти 2-3 недели я жил в чем-то таком, что был бы не прочь написать Кинг. Там все видели, как люди ведут себя в экстремальных ситуациях и кто чего действительно стоит. <…> Как я понял за эти 2,5 недели, жизнь может завершиться в любую секунду. И ты, как самурай, каждую секунду должен быть готов к смерти. И когда ты это понимаешь, ты переоцениваешь свою жизнь, поступки и хочешь быть в первую очередь честным с самим собой. Чтобы потом, если есть бог, быть честным перед богом. Я верю в это с 2014 года. А в 2022 году всем сердцем верю в то, что рано или поздно всем придется платить за все. И те, кто обрекает на смерть людей, — надеюсь им это зачтется.
Читайте также: