58 раз бахмутчанин Александр Шаталин выезжал в зону отчуждения после аварии на Чернобыльской АЭС. Мужчина три месяца провел в зоне катастрофы, где военные голыми руками разбирали зараженные дома. Машины, которые ломались от радиации, зараженная одежда, которую приходилось менять каждые два дня, и работа без выходных — таким ликвидатор запомнил это время. Своими воспоминаниями о последствиях техногенной катастрофы офицер поделился с журналистами Вильного Радио.
Александр Шаталин — коренной бахмутчанин. Он окончил местную 24-ю школу, а затем поступил в Новосибирское высшее военное командное училище.
“По окончании учебы меня распределили в Киевский военный округ, где я служил в Лубнах в рядах 25-й гвардейской Чапаевской дивизии. После 26 апреля 1986 года всю дивизию развернули в полном штате — 12 тысяч человек. Это была единственная дивизия СССР, получившая вымпел (узкий и длинный флаг, — ред.) министра обороны за Чернобыль (за участие в ликвидации аварии на ЧАЭС — ред.).
Когда я уже как офицер жил в Лубнах, у нас все были чернобыльцами: и официанты в ресторанах, и музыканты оркестра. У нас даже были те, кто проходил срочную службу — 18–20 летние ребята. Досталось же им, — говорит Александр Шаталин.
Сам офицер получил разнарядку на отправление в Чернобыльскую зону сразу после женитьбы и медового месяца — в декабре 1987 года.
«Жена плакала, но надо было ехать. Сначала меня отправили в [село] Терехов, что было в зоне. Там размещались украинский и белорусский штабы. Меня распределили до 819-го инженерного ремонтно-восстановительного батальона, и я был в шести километрах от самого Чернобыля», — говорит военный.
За время службы он 58 раз выезжал в Чернобыльскую зону.
«Где-то треть тех, кто служил здесь, имели судимости, некоторые — по два раза. И, честно, с ними мне было даже легче, чем со срочниками, где процветала дедовщина. Судимые все понимали, потому что перед ними стояла реальная угроза: стоило хоть немного оступиться — напиться или не выполнить задачу (а ты уже три месяца пробыл в Чернобыле), — тебе выписывали командировку домой, списывали весь срок пребывания в зоне и через неделю призывали заново. Поэтому они все делали как следует”, — делится Шаталин.
Выходных военные в зоне катастрофы не имели. Единственный выходной дали на Новый год — 1 января 1988 года.
«Чем я занимался? Несколько раз развозил документы в Чернобыль и работал в пределах 10 км от эпицентра. Хотя я видел карты заражения — надо было выселять даже северные кварталы Киева. Но «наверх» докладывали, что там радиационный фон в норме, — это была неправда.
Конечно, мы передвигались исключительно машинами. Нас поднимали в 7 утра: завтрак, построение и отправляли, кого куда, через пункты пропуска, где дежурили до зубов вооруженные полицейские. Они проверяли, чтобы из зоны никто ничего не воровал.
Затем разбирали дома, гаражи, ремонтировали сильно зараженные машины. Еще занимались землей — снимали слой радиоактивной почвы. Радиация шла полосами: можно было быть почти у самого Чернобыля и не получить большой дозы, а село в 5–10 километрах “фонило” ужасно”, — вспоминает Александр.
На самой станции офицер был пять раз и самым худшим местом называет парк зараженной техники.
«Иногда мы брали оттуда технику, но когда она становилась непригодной, ее разбирали на запчасти и закапывали. Полицейские проверяли на выезде: если машина «фонила» выше нормы, ее обрабатывали химиками на специальной «мойке», сканировали повторно. Если не помогало — отвозили в парк хранения». Если не помогало, отвозили в парк хранения. Так образовался целый могильник машин и инженерной техники. Там были отличные грейдеры, которыми можно было цеплять и валить целые дома. Затем кирпич и другие обломки солдаты руками сбрасывали в самосвалы. Все это стояло там до полномасштабного вторжения”, — говорит ликвидатор.
По Чернобыльской зоне некоторые военные передвигались на бронированной разведывательно-дозорной машине, покрытой свинцовыми листами.
«Я, как офицер, оставался в машине, а солдаты на 1–3 минуты поднимались на крыши зданий и сбрасывали графитовые обломки. Конечно, работали и работы: видел японский, который впоследствии сломался, застрял, и мы его вытаскивали. Однако людей все равно было больше», — рассказывает Александр Шаталин.
На зараженных машинах ездили, пока уровень радиации не начинал зашкаливать или пока техника не ломалась.
«Машины могли быстро ломаться, электроника не выдерживала радиации, бывало, воровали запчасти. Иногда нам самим приходилось ехать в Янов (там был склад с техникой, — ред.) и снимать с техники целые запчасти, которые у нас ломались на работающих машинах», — вспоминает военный.
Одежду военных сканировали каждый день — более двух суток ее не носили.
«Я не физик, поэтому точно не скажу, что именно проверяла полиция, но суть была в изотопах. Некоторые имели короткий период полураспада, другие — долгий. Когда обнаруживали долго распадающиеся, всю одежду снимали и меняли на новую. Никакой «киношной» защиты вроде свинцовых пластин мы не носили», — объясняет офицер.
Выбрасывать приходилось даже бытовые вещи — ничто не было защищено от радиации.
«У нашего командира было чудесное белое кресло. Когда его не было, я любил сидеть в нем. Он меня как-то увидел и говорит: «Ты что, подсидеть меня хочешь, лейтенант?» А потом нас обоих начал мучить головная боль. Позвали врача — он замерил кресло, а оно ужасно «фонило». Мы с двумя солдатами вырыли яму два метра глубиной в лесу и закопали это кресло”, — рассказывает военный.
Еще одним местом, которое произвело на бахмутчанина жуткое впечатление, была Припять.
«Там патрулировала полиция. Они ходили и искали мародеров, которые регулярно пытались проникнуть в зону и что-то украсть. Для них это был азарт.
Я знал одного такого сталкера: он собирал по домам иконы, которые «фонили», и дорого продавал их за границу как артефакты, потому что они словно «светились». Но это было очень опасное дело: кого ловили — сразу сажали в тюрьму; говорили, что могли и расстрелять”, — делится офицер.
До цивилизации военные ездили в город Иванков на севере Чернобыля.
«Тогда же мобильных телефонов не было, и мы ездили туда, чтобы позвонить родным или что-то купить. Однажды еду рейсовым автобусом, смотрю — а половина леса по обе стороны дороги вся золотая. Спрашиваю водителя: «Что это?» А то были рыжие елки, которые от радиации на солнце аж золотом переливались. Это трасса Иванков-Чернобыль: останавливаться или даже выходить на обочину было запрещено. Всюду стояли запретительные знаки. Ездить же по трассе разрешали, потому что ее обрабатывали химмашины”, — говорит бахмутчанин.
Иногда военные встречали в Чернобыльской зоне не эвакуируемых гражданских.
«Однажды едем по трассе, видим — дед «голосует». Остановились, спрашиваем: «Что вы здесь делаете?» А он говорит, что никуда не уезжал: собирает в лесу большие грибы и живет. Ему было 72 года. Подвезли его и потом встречали и других не уехавших местных. Кто-то отказался, кто-то вернулся — как и сейчас, когда во время полномасштабного вторжения некоторые возвращаются в прифронтовые села после эвакуации”, — вспоминает офицер.
А вот животных в зоне катастрофы ликвидаторы почти не видели. Диких не было совсем, а домашние, брошенные, приходили просить еду.
«Всех собак мы называли «Радик», потому что все они были заражены. Кормили их, но выглядели они страшными. Некоторые были более или менее, а некоторые такие худые и в язвах, что ужас — видно, болели чем-то», — говорит Александр Шаталин.
Кормили военных-ликвидаторов хорошо, вспоминает офицер. В рационе были и мясо, и сгущенка.
«Давали даже сухпай подводников и тюбики с едой для космонавтов. Пить привозили минеральную воду и Coca-Cola. Кажется, над нами ставили эксперименты: одних и тех же людей кормили только сухпаем или только тюбиками, а затем брали анализы.
Была и баня — ходили каждый день. Даже кино было: я нашел в одном из заброшенных домов бобины с пленкой, проверил — не “фонят” — и принес в часть, где стоял проектор. Поставили его в столовую и устраивали вечерние киносеансы”, — говорит чернобылец.
Водка и любой другой алкоголь в зоне были запрещены. Однако, по словам очевидца, некоторые все-таки провозили спиртное в трехлитровых банках.
«Это было очень рискованно: если бы полицейские увидели — были бы те же проблемы, о которых я уже говорил: командировка домой, аннуляция времени в зоне и новый призыв. Но нервы надо было успокаивать, и некоторые рисковали», — отмечает Александр Шаталин.
В Чернобыльской зоне Александр пробыл почти три месяца — до 15 марта 1988 года. Тот период, признается офицер, дался ему тяжело.
«Я был тогда молод, но постоянно першило в горле. У ребят ужасно болела голова, особенно когда раз в три дня случались выбросы со станции», — вспоминает бахмутчанин.
Напомним, по данным Украинского института национальной памяти, в результате аварии на Чернобыльской АЭС 8,5 миллиона жителей Украины, Беларуси и России получили значительные дозы облучения; около 500 тысяч из них скончались от последствий радиации. К концу лета 1986 года более 90 тысяч человек были эвакуированы из зоны заражения, обезлюдив 81 населенный пункт Украины.