Поддержите Вильне Радио
Бахмутчанка Наталья Мороз приехала из эвакуации, чтобы посетить родную Донетчину и увидеться с мужем. Больше всего ее поразила пустая Святогорская лавра, расписанный постамент памятника Артёму и высокие цены. Своими впечатлениями бахмутчанка поделилась с журналистами Вильного Радио в форме монолога.
Этот монолог — рассказ одного человека от первого лица. Приведенный опыт личный и не обязательно отражает опыт всех жителей Святогорска и области. Рассказ показывает только взгляд собеседницы. Дальше ее прямая речь.
Меня тянет в Святогорск, потому что мы всегда любили туда ездить. Там хорошо погулять, походить. Это для меня место силы. Может, Святогорская лавра хоть и Московского патриархата, но… то ли земля сама меня туда тянет? Не знаю.
На этот раз мы поднялись к памятнику Артему. Я забрала оттуда два камешка — на память. Раньше посмеялась бы, а сейчас это талисман.
Артём теперь здесь как мемориал. Я так понимаю, на пьедестале пишут имена погибших. Еще было написано: «Курка, 1995-2022». Я не поняла, что это за годы.
Младший сын тоже поднялся к памятнику Артему, и я ему буду потом показывать фотки и буду рассказывать — как оно было и как стало.
Еще хотела поехать до стелы на админгранице Донецкой и Днепропетровской областей — там сильная энергетика, сразу душат слезы. Но на этот раз там гораздо опаснее. Жалею, что в прошлый раз не набрала там камней. Теперь все в Донецкой области для меня дорогое — даже то, на что раньше и внимания не обращала…
Между тем, в лавре есть хоть какие-то люди, а вот возле памятника Артему остро чувствуется, что ты «один в поле». Смотришь на эти сгоревшие торговые палатки, вспоминаешь, каким оно было, и понимаешь: как раньше, скорее всего, никогда не будет.
Спустились в Лавру — людей очень мало! Раньше на мосту через Северский Донец невозможно было сфотографироваться, чтобы в кадре никого не было. Приходилось ждать, чтобы поймать удачный момент без людей. А на этот раз мы, наоборот, ждали, пока кто-нибудь подойдет — чтобы нас сфотографировали.
Это как увидеть друга или близкого родственника в тяжелой болезни: все побитое, популярный пляж порос тростником, все заброшено. Зашли в церковь — монахи молодцы: внутри все в идеальном порядке, везде живые цветы, видно, что ухаживают. Но отсутствие людей остро ощущается.
На территории лавры появились могилы погибших здесь — раньше этого не было. Фонтаны не работают, все работает в пол силы.
В лавре работает единственный сувенирный магазин — там крестики, платки и т.д. Купила куски мыла ручной работы, буду хранить его как самый ценный подарок. Свечек купила — пожгу. Теперь к любому пустяку относишься по-особому.
Автостанция и веревочный парк на въезде в Святогорск побиты. В каком бы состоянии оно ни было — оно твое, родное и таким навсегда останется. Я думаю: если у меня такие ощущения относительно Святогорска, то что было бы со мной, если бы я вернулась в Бахмут? Я думаю, я бы не смогла оттуда уехать…
Мне было бы очень больно, если бы россияне оккупировали Святогорск — последнюю часть той земли, где мне хорошо. Но как будет — здесь я бессильна.
Красноречивый пример — Богородичное (соседнее со Святогорском село, — ред.), которое разнесли наголову. Там все непригодно к жизни! Там невозможно жить — нет ничего живого. Как чума, которая все сжигает на своем пути, так и они (россияне, — ред.) прошли — уничтожили все, что могли.
Здесь все в разы дороже! «Кому война, кому родная мать».
Очевидно, что пользуются тем, что здесь есть военные: кто сколько хочет, столько и накручивает цены.
Мы даже везли детям из другого региона печенье, соки и детские пюре, потому что здесь все втридорога. Например, в супермаркетах, где мы в эвакуации, я беру детское пюре по акции за 19 гривен, без акции — за 24. А в Донецкой области такая же баночка уже стоит 30 гривен. И так — со всеми продуктами. А военным деваться некуда — покупают, потому что надо.
Еще меня удивило, что почти все продавцы в магазинах Донецкой области до сих пор говорят по-русски. Я уже отвыкла от этого в эвакуации в других регионах.
Вода в Донецкой области очень плохого качества — техническая. Я ею даже голову не мою и не умываюсь. Хотя она и течет из крана. Естественно, есть и фильтрованная вода, но за ней нужно ездить. У местных бабушек выбора нет — идут с 5-литровыми баклажками.
Фото ниже — поворот на Бахмут. Там уже скоро будет фронт. А меня туда тянет… Если бы могла, я бы пошла туда пешком. Потому что я понимаю: пройди в ту сторону 60 километров и я дома. А я не могу. Поэтому это фото важно для меня… Наверное, распечатаю его и повешу в рамку.
Это похоже на потерю родного человека. Ты всегда будешь помнить его и с горечью будешь вспоминать. Это никогда и никуда не денется.
Такую пустоту невозможно ничем заполнить — каким бы чудесным, хоть и десятикомнатным, не было твое новое жилье. Мне очень часто снятся сны. И после них остается тяжелый осадок. Ибо в этих снах — Бахмут. Я хожу там по своей квартире, смотрю, что еще могла бы вынести. Иногда снятся россияне и то, что они могут увидеть в моей квартире. Это уже никогда не исчезнет.
Но, несмотря ни на что, из этой поездки я вынесла больше «плюсов». В каком бы состоянии все ни было, я получила моральное удовольствие. Я не хочу отсюда уезжать. Мне здесь хорошо.
Здесь война ощущается гораздо острее — везде военные, техника, и это психологически давит. Я не уверена, смогу ли еще раз сюда вернуться. Война становится ближе, становится страшнее.
Ночью «лупили» два «Шахеда» — забываешь, как тебя зовут! Они взвыли и пошли на понижение — а ты вжимаешься в постель и не знаешь, в какую сторону он летит. И потом — ба-бах!
Муж говорит: “Сейчас прилетит второй”.
И точно — второй тут же прилетел.
Там, где мы сейчас живем в эвакуации, тоже бывают обстрелы, но на Донетчине страшнее. Здесь сильнее чувствуется эхо войны.
И символично: мы забыли в Святогорске бросить монетку в Северский Донец.
Напомним, мы расспрашивали местную жительницу о жизни в деоккупированном Святогорске. Здесь местные жалуются, что в магазинах цены на продукты вдвое выше, чем в Славянске, а их коммунальных услуг есть только электричество. В то же время, некоторые горожане собрали уже «стратегические запасы» гуманитарной помощи, которой хватит «на годы».