Виктор Бутузкин — мариуполец, добровольцем ушедший защищать родной город в первые дни вторжения. Виктор – отец троих детей, работал в мариупольском порту. Когда жена Виктора Лилия вместе с детьми смогла под бомбежками выбраться из Мариуполя, ей сообщили, что мужчина погиб в бою в центре города, спасая товарища.
Лилия рассказала нашим журналистам, о жизни их семьи до вторжения, о решении мужа уйти на фронт и о том, вернется ли семья в родной город.
Далее – прямая речь Лилии Бутузкиной.
Любил семью и путешествия
— Виктор 23 года работал в порту. Мы вместе там работали. Он был очень разносторонним человеком. Ему все удавалось, он во всем разбирался… Для меня он супер-мужчина был. Он занимался почти всем: любил и мебель сам собирать, и плитку класть… Если что-то надо починить или ремонт — он все делал сам.
Мы жили в Приморском районе, у нас до пляжа было 15 минут пешком, мы всей семьей ходили на море каждый день. Муж учил детей плавать. Зимой, как был снег, каждый день катал их на санках.
Виктор был очень семейный человек. А еще он живчик, хотя 47 лет. А он так вдохновлял. Любил путешествовать. В прошлом году мы вместе были на Говерле. Если бы не он, я бы и не смогла, но с его поддержкой, я вышла на гору.
Каждые две недели мы всей семьей ходили в кино. По вечерам любили вместе готовить вкусненькое. У нас очень дружная семья, и Виктор всегда пытался нас развивать, и спортом вместе занимались. Мы даже на дискотеки ходили вместе. Он со всеми находил общий язык. Я никогда от него не слышала, чтобы он о ком-то плохо говорил.
Собирался на фронт еще в 2014 году
В 2014 году, когда началась война, вся наша семья стала на одну сторону. Мы волонтерили, готовили еду, развозили ребятам на блокпосты. Виктор тогда собирался пойти добровольцем в ВСУ. Но я была беременна третьим ребенком, я уговорила его остаться.
24 февраля он ушел на работу. На следующий день он сел в 6 утра возле меня, смотрит мне в глаза, и говорит: “Я пошел”. Я спрашиваю: “Куда ты пошел?”. Как многодетный отец он имел льготы, мог и за границу уехать… А он говорит мне: “Я не могу. Молодые ребята погибают. А я здоровый мужчина буду отсиживаться за их спинами. Мне стыдно”.
Он был очень умен, имел свои принципы, свое отношение к жизни: он мужчина, он любит свою страну не только на словах на диване, но и может доказывать это делами.
Я его попросила об одном дне. Провести вместе еще один день. Я знаю этого человека, он тихий, спокойный, но если что-то надумал, то даже если бы я его уговаривала, он бы промолчал, а утром на следующий день все равно ушел бы. Мы один день 25 февраля провели вместе с детьми. А 26-го я с сестрой поехала сдавать кровь, а Виктор пошел в военкомат. Потом он вернулся из военкомата, я собрала ему вещи, мы с сестрой его увезли…
В молодости он служил в армии. Он был очень спортивным, занимался футболом, волейболом, шахматами, триатлоном. Но большого военного опыта у него не было. Просто была жажда защищать.
Из Мариуполя выходили пешком
В Мариуполе как было: первые пару дней еще ничего, а потом очень страшно. Через два дня мой муж уже был на передовой. Без подготовки, без бронежилета, без каски… В Мариуполе было месиво.
1 марта мы еще созвонились, и в Мариуполе исчезла связь. Бомбили без остановки. Бомбы, бомбы, бомбы. Сестра с младшим сыном в первые дни переехала ко мне.
Когда блокпосты разбили, начали по дворам ходить какие-то люди в форме, у нас машину забрали. 21 марта к нам пришли родители. И мы все вместе выходили пешком из Мариуполя. Мы с сестрой с 4 детьми и двумя больными стариками. Мы думали, что мама просто не доживет, это был очень трудный путь. Мы 10 дней добирались. К поселку на побережье нас подвезли. Затем родителей и детей смогли отправить на каком-то автомобиле. А мы с сестрой и моей старшей дочерью заходили в Бердянск пешком.
В Бердянске мы с сестрой ездили каждый день в центр, чтобы найти хотя бы кого-то, чтобы вывезти детей и родителей. Потом встретили автобус, который сказали, что вывозит. Мы сели, но боялись, потому что не знали, куда нас везут, Бердянск уже был оккупирован. Мы очень боялись попасть в Россию. Это было страшнее смерти.
Нас была огромная колонна автобусов, выезжавших из Бердянска. И нашу колонну оккупанты взяли в заложники. На последнем блокпосте “кадыровцы” сказали: “А теперь дальше не едем”. И все. Кого-то, сказали, обменяют на пленных, а кого-то отправят в РФ.
Колонна стояла, и нечего было пить, нельзя было выйти в туалет. Говорили, будут расстреливать того кто выйдет. А там ехали только женщины, дети и старики. Когда мы говорили, что нам нечем напоить детей, оккупанты отвечали: “Это все ваше правительство”. Мы там и ночевали на трассе, было очень холодно, мест не хватало, сидели в проходе.
Потом они нас отпустили. Дальше минные поля, а когда въезжали в Запорожье, уже плакали. Это было огромное счастье — увидеть наших ребят (плачет — прим. ред.).
Дочери командир написал смс, что папа погиб
Из Запорожья уехали во Львов. Там встретились с племянником. Он готовился ехать на передовую. Он до начала вторжения работал в Чехии, но сразу вернулся. И тоже сейчас защищает Украину. Ему 21 год. У нас в семье три Виктора. Мой отец, мой муж и племянник. Это особое имя для нас.
1 апреля (я еще потом думала, какая глупая шутка) мне вечером пытался кто-то позвонить. А потом моей дочери прислали сообщение: “Деточка, мне очень жаль. Твой папа умер” (плачет – прим. ред.). Это писал его ротный. Тогда в центре Мариуполя в районе 1000 мелочей три недели были ожесточенные бои. Они шли на помощь своим.
Взводного нужно было вытащить из-под завалов. Виктор вызвался добровольцем. Так мне рассказал его ротный. Виктор пошел. Был танковый бой. В спину расстреляли моего мужа (шепотом — прим. ред.). Погиб он 15 марта. И с утра 15 марта еще успел позвонить моему племяннику.
Я спрашивала у ротного, а где его тело, он сказал, что остался там. Они издалека видели, как он упал. Командир подал информацию о гибели моего мужа. После этого сообщения через пару недель исчез и его ротный.
“Не верила во вторжение, не хочу верить в гибель мужа”
У меня есть немного надежды. Во-первых, его не похоронили. Во-вторых, никто из его подразделения к нему там на поле боя уже не подходил. Поэтому я его ищу на всякий случай. Я понимаю, что 7 месяцев уже прошло. Но все равно, пока я его не похороню, я до конца не верю. Я пишу письма во все организации. Его сестра сдала тест ДНК на всякий случай. Одной моей знакомой показалось, что она видела его на каком-то видео из “Азовстали”.
Даже если его и похоронили, то на оккупированной территории. Мою семью та “власть” признала врагами какого-то народа. Какого народа я не знаю. Похать туда я не могу. Знакомых в Мариуполе, которые могли бы ходить и искать данные по моргам, у меня нет.
— Я такой человек, что я живу прошлым и…я не могу [думать о возвращении в Мариуполь]…(плачет — прим. ред.). В Украину мы вернемся. Но, скорее всего, не в Мариуполь. Мне нужно работать, поднимать детей. Мариуполь очень разрушен. Мне некуда возвращаться. Дом весь в трещинах. И мне будет очень больно возвращаться в город, даже когда Украина победит.
Нашим детям 17, 15 и 8 лет. Виктор очень любил детей. Не на словах, а по-настоящему. Он приходил с работы, и даже не поужинав, сразу интересовался, как у них дела, мог сразу пойти погулять. Он был для них большим другом. Дочь до сих пор очень сложно переживает новость о гибели. Средний сын Максим очень похож на отца, он более спокойный.
А младший каждый день играет и вспоминает: “а мы с папой лего собирали, как было хорошо” (плачет — прим. ред.).
Мы до вторжения собирались в гости к сестре за границу. Но не сложилось. Теперь мы приехали сюда без Виктора. В ноябре ему должно было исполниться 48 лет.
Читайте также: