Его фото – это отражение Мариуполя: и мирного, и уже во время войны. Вместе с супругой фотограф Евгений Сосновский пробыл в оккупации 62 дня. О том, что видел, что пережил и как чуть не попал в плен окупанов, он рассказал Свободному радио.
Далее – рассказ Евгения Сосновского от первого лица.
До 24 февраля я наблюдал за новостями, за подписанием приказа [о признании Россией т.н. ЛДНР] и за обучением войск. Не был в информационном вакууме, но был одним из тех, кто убеждал всех, что эти военные события скоро завершатся, что до Мариуполя не дойдет. В 2014-м у нас уже стреляли, но обошлось. Но я быстро понял, что ошибался. Первый обстрел нашего района был 3 марта. Гремело так, что вылетели все стекла, и это при том, что окна квартиры выходят на юг, а стреляли с севера.
У нас были собраны «тревожные чемоданы», но мы с женой не уехали, потому что 90-летняя теща не транспортабельна, а оставить ее — не по-человечески. Было страшно, но мы остались.
Я думал, что уже умер
Мать жены жила в частном секторе, а дом — на соседней улице от «Азовстали». В один из дней мы добрались до нее, чтобы затянуть окна, потому что март на улице, мороз. И начался обстрел. Я видел, как снаряд прилетел в соседний огород, а это через забор, совсем близко. Я бегом к жене, потом бросился искать тещу, заскочил на веранду и через несколько секунд эту веранду разнесло вдребезги. Снаряд залетел в наш двор. На меня посыпались стены, шифер, деревянное перекрытие. Мгновенно стало так темно, что я был уверен, что умер. Через несколько секунд понял, что могу двигаться, начал разгребаться и вылез. Несмотря на то, что меня хорошенько засыпало, я смог идти, а потом выяснилось, что обошлось без переломов и серьезных повреждений. Мои родные, которые прятались в другом доме, увидев меня, в один голос кричали: ты жив, жив!
Нам всем в тот раз повезло, а вот в следующий уже нет — во время очередного обстрела моя племянница Елена с детьми пряталась в ванной, и снаряд прилетел именно туда. У нее рваные раны на ноге и руке, у восьмилетнего сына на спине вырвало кусок мяса, а дочери рассекло голову. Ее мужа сильно присыпало, и мы не могли до него добраться, чтобы помочь. После того обстрела он прожил еще неделю. А детей и племянницу спасли. Хоть никакой медицины к тому времени уже не было, просили военных из ВСУ, нам дали бинты и обезболивающее. Дети очень мужественно себя вели, видно было, что это мучительная боль, но они не жаловались.
Чеченцы проверяли на принадлежность к ВСУ
Далее жили вместе в нашей «двушке». В соседние дома прилетало регулярно, но до 20 марта еще наш двор был целым. А после обеда попали в наш подъезд на четвертом этаже. Соседи паниковали: убегать или тушить. Но залить огонь не дали – по квартирам начали ходить чеченцы и выгонять нас во двор. Меня сразу схватили и начались проверки относительно принадлежности к украинским военным: смотрели, нет ли мозолей на пальцах от оружия, есть ли какие-то татуировки. К счастью, отпустили.
Мы собирались торопливо: документы, какие-то вещи, потому что холодно, и я взял ноутбук и свою фототехнику, для меня это важно. Мне 57, я всю жизнь этим занимаюсь, в архиве такие уникальные кадры, что я понимал: если оставлю, они могут сгореть и я буду жалеть. Да, я рисковал, потому что такие фотографии — это угроза жизни. Я их забрал и спрятал.
Мы пошли жить в подвал соседнего дома, потом нам на пятерых дали комнатку в таком же подвальном помещении. Мы называли ее «VIP-условия». Есть было нечего, я ходил смотрел что есть в подвалах, которые люди оставили. Нашел кусочек сливочного масла, а у разбитого балкона рассыпались грецкие орехи. Давали детям ложку сливочного масла и орехи закусить. Потом нас подкармливали соседи, то тарелку супа, то кашу, и это нас очень спасало.
Сосед донес на меня «ДНРовцам»
Первое время была возможность фотографировать, и мы с женой ходили снимать первые прилеты. А потом доставать фотоаппарат стало небезопасно. Однажды мужчина из соседнего подъезда позвал меня к себе и говорит: Евгений, иди сюда, здесь с тобой поговорить хотят. И оказалось, что он рассказал русским военным, что я фотографировал. По сути, просто сдал! Меня начали расспрашивать что я снимал, зачем, где снимки? Я начал «падать на дурака», что я ничего такого не снимал, что просто людей, как есть готовят, а дальше уже не фотографировал, потому что техника сгорела. У меня действительно из трех фотоаппаратов остался один, к счастью, с ценными снимками. Но я сказал им, что больше никакой техники нет. Поверили, хоть и долго расспрашивали.
Я бы не прошел фильтрацию
С каждым днем становилось яснее, что нужно уезжать. Мы ловили волны украинских радиостанций, на одном стареньком приемнике слушали новости. По этому же радио услышали об эвакуации. Приходили так трижды, но ни разу никто не приехал. Тогда узнавали разные способы уехать. Нам предлагали через фильтрацию, но я понимал, что ее не пройду, потому что все в Мариуполе знают меня и мою проукраинскую позицию.
Нашли мужчину, который за 200 долларов согласился нас вывезти в Запорожье. Мы туда чуть-чуть не доехали, но главное, что смогли выбраться из Мариуполя. Я вывез весь свой фотоархив с 2014 года, ноутбук и технику. И еще перед отъездом мы в подвале нашли записи 8-летнего Егора — сына моей племянницы. Это тот мальчик, который с мамой прятался в ванной, и ему осколком вырвало кусок мяса на спине.
«Дневник войны»
В том дневнике ребенок описывает свои будни в бомбоубежище, пишет как прошел день. Кого он потерял, встречи с кем ждет. Я не мог читать это без слез. Потом эти записи малыша облетели всю Украину, а потом и мир, но рассказывать многое об авторе было нельзя, потому что он был в оккупации, это было опасно.
Сейчас он с мамой и сестрой уже в Киеве. Это великое счастье, что пережив ад, увидев столько смертей и страданий, мы смогли выбраться.
Как и каждый мариуполец, я многое потерял, но самое ценное со мной — это моя семья и фотоархив.
***
Вырвавшись из оккупации, люди начинают свою жизнь с чистого листа. Так, переселенец из Мариуполя смог отстроить свой бизнес в Киеве.
Читайте также: