История жизни Николая Самуиловича Вольвача началась 100 лет назад. На его век пришлись становление и распад государства, голод и война, объявление независимости и современные года. Участник войны и опытный молдавский криминалист своим домом считает Бахмут, потому что здесь вырос и здесь проводит старость. Три дня мы говорили с Николаем Вольвачем, чтобы услышать всю его историю, его видение знаменательных событий двух веков.

Николай Вольвач всю сознательную жизнь был партийным деятелем. До сих пор он много и одобрительно говорит о Советском Союзе. Называет те годы лучшими для себя. Считает логичной переквалификацию отца из священника, так как вера не признавалась. Говорит о Голодоморе 1932-33 годов как тяжелом периоде после неурожая. Вспоминает гарантированное трудоустройство после обучения и бесплатное жилье от государства.

И это взгляд на историю изнутри.

Мы говорим с человеком, прожившим все те вехи истории, о которых мы читаем в учебниках. Строил в это время карьеру, создал семью, нашел дом. И такой рассказ от первого лица немного поможет сравнить прошлое с настоящим. Как будто не мы расспрашивали теперь уже столетнего бахмутчанина, а вы заглянули послушать его рассказ о себе. А затем уже добавить собственные мысли, комментарии, уточнения. Согласиться или осудить.

Я родился 31 января 1921 года в селе Юрковка Запорожской области, а через год моя семья переехала в Бахмут. Мы тогда жили в доме около обувного цеха, который впоследствии стал большой фабрикой. Оттуда переехали в свой дом.

Мой отец был священнослужителем в Свято-Троицком соборе, на месте которого сейчас стоит торговый центр "Астрон". В Советском Союзе служители культа стали не нужны, поэтому отец устроился на электростанцию, а впоследствии стал главным ревизором на железной дороге. А мама закончила два или три класса гимназии и пошла работать бухгалтером.

В нашей семье было трое детей – все мальчики. Я был средним. Старшего брата звали Евгений, а младшего – Олег.

Супруги Вольвач с сыновьями. Слева вверху Олег, справа Николай. Слева внизу Евгений.

Мое детство было коротким, но я хорошо его запомнил. Когда мне было 2 с половиной годика, мама пошла на базар. В тот день ласточки летали низко, и я залез на подоконник, чтобы на них посмотреть. Сижу и думаю: "Вот бы сейчас поймать птичку". Открыл окошко, бросился за одной из ласточек и полетел головой вниз. С тех пор у меня есть шрам на лбу. Это была знаменательная дата. Я не плакал, но запомнил этот день на всю жизнь.

В 1928 году старший брат повел меня в первый класс школы имени Тимирязева. Сейчас это управление образования, а тогда там учили детей. Помню, что я был впечатлен величием этого здания.

А однажды мы доехали до Никитовки. Поезд остановился, мы спрыгнули. Видим: несут на носилках человека, который попал под поезд. Это было настолько страшное зрелище, что мы моментально "вылечились" от этого глупого занятия.

Учился я старательно, но случилось так, что в восьмом классе остался на второй год. Елизавета Григорьевна – не забуду ее никогда – оставила меня, потому что я не мог на скелете различить плечо и плечевые кости. Плечевые кости вот они, а плечо – вот. Но и здесь есть кость! Учительницу это возмутило и она сказала, что оставит меня на второй год. Я думал, она пошутила, а оказалось, что говорила всерьез.

Требования к знаниям раньше были посерьезнее, а вот одевались мы проще. Смотрю на современных школьников, все так красиво одеты. А у меня есть фотография с десятого класса, где я стою в костюме. На самом деле это спецовка моего отца. Ему на работе выдали пиджак и брюки простого кроя. В них меня и сфотографировали, а другой школьной одежды у меня не было.

Николай Вольвач в 10 классе

В тридцатые годы на наши земли пришел голод. Это была беда, которую я почувствовал на себе. Помню, как ходил в магазин: занимаю очередь сегодня, чтобы завтра получить всего лишь 500 граммов хлеба, да еще и такого плохого, из кукурузной муки. А что это для семьи из пятерых человек?..

По утрам я ходил собирать косточки от вишни или абрикосов. Клал косточку на камень, другим камнем разбивал и ел эти зернышки. Есть хотелось все время.

Умерших на улицах я не видел. Они были, это факт, но я мальчишкой не обращал на это внимания. А в селах было еще хуже.

Ничто не длится вечно. Голод кончился, и жизнь стала налаживаться. Я рос, становился сильнее. Мне, как и многим юношам, нравился спорт. Я любил легкую атлетику и часто занимал первые места на соревнованиях.

Однажды со мной произошла забавная история. Я хотел сделать "солнце" на турнике, как следует раскачался, сделал один оборот... и сорвался. Причем в этот момент мое тело было в горизонтальном положении. А напротив турника была стена из фанеры. И я полетел туда ногами вперед, пробил эту стену и застрял по грудь. Ребята меня тянут, а фанера выправляется и давит на меня. Кричу: "Что вы делаете, мне больно!" Еле вытащили, и "солнце" я больше не крутил.

Я был очень ловким парнем. Мог пропустить свое тело сквозь щель между сиденьем и спинкой стула, а затем сделать стойку на руках.

Забегая вперед, скажу, что спорт стал моей хорошей привычкой на всю жизнь.

В 1939 году я окончил школу и поступил в горный техникум в Донецке, но не проучился там и трех месяцев – призвали в армию и сразу же направили в Архангельский военный округ. Там я прошел полковую школу и в июне 1940 года получил звание отделенного командира. После этого меня направили в 426 стрелковый полк 88 стрелковой дивизии, которая также располагалась под Архангельском.

22 июня 1941 года мой взвод направлялся в порт, чтобы отбыть на военные учения. И здесь прозвучало слово "война". В этот день начался самый тяжелый период моей жизни.

С детства мне нравилась военная дисциплина. Я тогда не знал, что это такое, но засматривался на военных, шагающих по улицам родного города. Я тоже хотел служить, но представить не мог, какое испытание готовит для меня жизнь.

Через день после объявления войны мы уже строили укрепления на берегу Белого моря. Немцы прибыли на тяжелых кораблях и подводных лодках, чтобы высадиться на северных землях. Было сложно, но мы смогли их отогнать.

В августе меня направили в пехотное училище. Обучение там должно длиться не менее года, но не во время войны. Уже через 25 дней я выпустился, получив звание старшего сержанта. А в октябре меня назначили заместителем командира пулеметной роты и отправили на Карельский фронт.

Там, под станцией Масельской, состоялся мой первый настоящий бой. И там 6 декабря 1941 года я получил первое тяжелое ранение – мне раздробило стопу левой ноги. До февраля я лечился, а когда выздоровел, меня отправили в резерв. Но уже через несколько дней мне присвоили звание старшего лейтенанта и должность начальника штаба минометного батальона.

Дивизия, в которую меня направили, тоже была резервом. А это значит, что мы все время были в боях. В начале 1942 года мы воевали на Волховском фронте вблизи города Чудово.

А в конце 1943 года нашу дивизию перебросили в район украинского города Ковель. Там я уже командовал стрелковым батальоном. Рано утром я повел бойцов в атаку. Перед нами стояла задача взять немцев в кольцо. Мы прорвали передний край, но дальше продвинуться не могли – у врага было больше людей и техники. Они прочно заняли позиции, а в небе уже летали их самолеты с медикаментами, патронами и одеждой. Поэтому бои были ожесточенными. Однажды мы даже были вынуждены бросить окопы и отступить за маленькие карпатские речушки с ледяной водой. Было очень тяжело, но мы не собирались сдаваться. В конце концов эта операция завершилась нашим успехом.

Много мы натерпелись. Чтобы поддержать нас, с тыла приезжали коллективы с песнями и танцами. Однажды даже видел известную певицу Клавдию Шульженко. Выступления артистов обычно были недолгими, потому что немцы быстро реагировали на звуки музыки. Но и этого хватало, чтобы добавить нам немного сил.

Также меня поддерживала моя фронтовая подруга Евдокия Андреевна. Мы познакомились на Волховском фронте, но видеться случалось раз в несколько месяцев.

Но наши чувства от этого не угасали, и в 1944 году мы с Евдокией поженились. Расписались на скорую руку: я получил разрешение командира дивизии, после чего нам выдали маленький листочек – справку о браке.

В таких городах, как Артемовск, долго сражаться не приходилось. За каменными стенами и металлическими воротами можно было легко спрятаться. В то же время находиться в жилом квартале во время обстрела было опасно. Без помощи выбраться оттуда живым было очень трудно. Так у меня вышло под городом Швец, что на западном берегу Вислы. Мой батальон форсировал реку и сразу же пошел в атаку. Сначала немцы не оказывали сопротивления, но у меня был открыт правый фланг. Должны были помочь соседи, но они задержались. Это позволило противнику перейти в наступление, а нам пришлось отойти.

Немцы приблизились к нам вплотную – стояли буквально в 15-20 метрах. Позади у нас вода, Висла. Что нам делать? Пришлось поднять в атаку моих солдат, но я приказал им кричать, пока горло не лопнет. Враг испугался и отступил. Говорю пулеметчику: "Открывай огонь". Только сказал – и его убили. Пришлось самому впервые лечь за пулемет. Использовал все патроны, но бой мы выиграли. Инициатива постепенно начала переходить в наши руки.

26 апреля 1945 года я был ранен в седьмой раз. Это произошло под немецким городом Пренцлау. История этого ранения довольно необычна. Была ночь, мы направлялись в город. Я сидел на телеге, прислонившись к щиту станкового пулемета, и изучал карту с фонарем. И тут боковым зрением замечаю какую-то вспышку. Едва успел повернуть голову и почувствовал сильнейший удар в правое плечо. Падаю на асфальтированную дорогу, как мешок. Кто-то кричит: "Комбата убили". А дальше ничего не помню.

Потом я пытался вспомнить ту ночь, и покоя не давала одна деталь: взрыва не было. Справа и слева от меня шли солдаты, а рядом сидел извозчик. Но никого, кроме меня, не зацепило. Я до сих пор не знаю, что именно это было, но предполагаю, что меня могло поразить молнией. Она ударила в пулемет, а его 18-килограммовый щит оторвался и ударил меня.

Остаток войны я провел в госпитале. Так получилось, что там работала и Евдокия Андреевна. Когда врачи увидели мою руку, без раздумий решили ее отрезать. Но жена умоляла хирурга: "Пожалуйста, не делайте этого, оставьте руку, а там посмотрим". И ее послушали. Рука, конечно, работала уже не так, как раньше, но если бы не Евдокия Андреевна, ее бы вообще не было.

Однажды утром вблизи госпиталя началась страшная стрельба. Честное слово, хоть уши затыкай. Мы подумали, что немецкие самолеты над нами летят и стреляют. Люди выбежали в страхе, меня уже вынесли со второго этажа на улицу – готовились эвакуировать. А потом прозвучало: "Войне конец!"

Выписали меня в сентябре 1945 года, а за месяц до этого родился наш с Евдокией Андреевной первый ребенок – Елена. Потом у нас появилось еще двое детей: Володя в 1949 году и Нина – в 1956.

После войны Евдокия Андреевна работала медсестрой-акушеркой в роддоме. На 66 году жизни она умерла от инсульта – сказались две контузии, полученные на фронте.

После операции я еще 4 месяца ходил с зафиксированной рукой. А когда кости срослись, я стал думать, что делать дальше. Надо было получить образование. Горное дело было уже не под силу. Как сказал мой друг: "Там нужно руками работать, выполнять чертежи, ты не справишься". И предложил мне пойти с ним в юридический институт. Я согласился, и с 1946 по 1950 год учился в Харькове.

Раньше выпускникам вузов не нужно было искать работу – государство гарантировало трудоустройство. Меня направили в Одесский научно-исследовательский институт судебной экспертизы. Я хотел служить в органах при Министерстве иностранных дел, но мне не повезло. Так я начал свой путь криминалиста.

Работа была сложная, но очень интересная. Я выкладывался на полную, работал до глубокого вечера. Коллеги шутили: "Все никак не можешь сорваться с доски почета, как ты там держишься?". Легко, потому что мне нравилось.

По работе мне часто приходилось обслуживать Молдавию (с 1991 г. – Молдова, – ред.), потому что у них не было своей криминалистической лаборатории. Я много ездил туда и произвел впечатление грамотного специалиста. Поэтому когда в 1962 году там решили создать собственную лабораторию, мне предложили ее возглавить. Впоследствии моя семья получила трехкомнатную квартиру, где мы жили до распада СССР.

Криминалистом в Молдавии я работал еще 17 лет. Меня там до сих пор не забыли: на столетний юбилей прислали поздравления и почетную грамоту от Национального центра судебных экспертиз.

За годы работы я написал 13 научных трудов, которые напечатали в криминалистической сборке. Не так давно звонит муж моей правнучки и спрашивает: "Нашел в интернете статью за авторством Николая Вольвача. Это случайно не Вы?". Я, а как же.

История была такая: человека убили с применением строительного пистолета, а мне поручили выяснить, как так получилось. Когда этот инструмент разрабатывали, особое внимание уделили безопасности. Отмечалось, что им никого нельзя убить. Я же разобрал его на детали, посмотрел, как он работает. Провел несколько экспериментов, которые показали, что дюбель из пистолета может пробить деревянную доску и бетонную стену за ней, но инструмент нужно очень крепко прижать к поверхности. Для этого нужно что-то твердое, а не человеческое тело.

В 58 лет я стал пенсионером, но отдыхать не хотел. Поэтому устроился инструктором по пожарной безопасности. Работа спокойнее, чем предыдущая, и я хорошо с ней справлялся. На этой должности я работал еще 12 лет.

Моя младшая дочь была следователем в молдавской милиции. И когда распался Советский Союз, она должна была покинуть работу, так как не знала молдавского. Ей сказали: "Или учите язык, или уезжайте". Мне на дверях рисовали кресты. Эти метки означали, что меня можно игнорировать, ведь я был членом партии.

Я воспринял это как насмешку и решил уехать. А куда? Можно куда угодно, но в Артемовске осталась родня. Я обменял трехкомнатную квартиру в Молдавии на двухкомнатную здесь и переехал сюда в 1991 году.

Даже живя в другой республике, я часто приезжал в родной город и наблюдал, как он менялся и хорошел. А еще раньше, в годы моего детства, он было наполовину меньше. Например, за станцией "Артемовск-2" находился один ряд зданий, а за ними был пустырь. А сейчас на этом месте вырос целый квартал многоэтажных домов. Автомобильных мостов над железной дорогой тоже не было – одни холмы. Словом, был городок, а стал город.

Пока здоровье позволяло, я был солистом в местном хоре ветеранов. Наш репертуар в основном состоял из военных песен. Мне нравилось, я бы до сих пор пел, но легкие уже не те. Желание есть, а возможности нет. А тут еще и память начала подводить, и мне тяжело.

Единственная отрада – это мои родственники. Они навещают меня, звонят. Иногда общаемся по видеосвязи. У меня 7 внуков и 12 правнуков. Любуюсь детками, я от них в восторге.

Честно говоря, я и сам не знаю, как дожил до ста лет. Скорее всего, мне помогла любовь к физкультуре. Я до сих пор каждое утро делаю зарядку. Сначала, не вставая с постели, выполняю упражнения для ног. А потом поднимаюсь и разминаю руки, шею. Таким образом, охватываю все группы мышц. Это позволяет мне держаться в форме.

Всю жизнь я был сторонником физического труда. Самостоятельно изготавливал мебель, делал ремонт в квартире, построил 2 гаража, посадил немало деревьев. А 2 года назад смастерил стул из детской коляски. Вышел удобный, но тяжеловатый.

Даже не знаю, почему я стал для всех таким интересным. Ну дожил до ста, и что? Я и сам удивляюсь, как у меня это получилось.

Из девяти миллиардов людей, живущих на земле, я – лишь крошечная точка. И все же я твердо знаю одно: я прожил честно, без жалости к самому себе. Я выложил все свои способности – физические и умственные. И я спокоен, потому что не был лишним человеком в мире.