Марию, Инну и Дарию объединяет то, что их родные пропали без вести в боях на Торецком направлении в конце этого лета и начало осени, когда военная ситуация там обострилась. Каждая из трех женщин ищет правду о случившемся: во время боевых действий у Марии исчез отец, у Дарии — любимый, а у Инны — свояк. Женщины говорят: всю информацию приходится собирать по крупинкам – командование не дает четких ответов.
Вильне радио публикует три монолога о попытках поиска военных, чье местонахождение неизвестно.
Моему отцу, Нестеренко Сергею Анатольевичу, 52 года. В июле 2024 года он пошел в военкомат и сразу был отправлен на обучение в Черкасскую область. Где именно проходили учения, нам (семьи, — ред.) не сообщали, как и часть и номер, за которым можно было бы обратиться. Через месяц после учебы отца перевели в Краматорск. Когда он позвонил нам, выяснилось, что теперь он пулеметчик, хотя его военная специальность была совсем другой. Нам не было известно, на каком он направлении, что это за бригада и кто командир. Из случаев, о которых мне известно, родственники узнают своих близких только тогда, когда они считаются пропавшими без вести.
Когда папа исчез, мы узнали всю информацию, где находился и служил. Тогда уже нашлись родные тех мужчин, которые вместе с ним были на позициях.
Военные рассказывали, что им издают непонятные приказы, даже сами командиры так говорят. Их просили “держать деревья”, где нет укреплений на позициях. Просто хоть посидеть три дня и потом их заберут. Бросают не подготовленных бойцов на штурмы и потом не забирают. Они просили нас обращаться к медиа в ответ на письмо в воинскую часть, потому что только огласка может что-то изменить. Когда я спросила у командования, что делать для поиска отца, они ответили, что ничего сделать не удастся, пока бригаду не доукомплектуют. “Нас стирают с лица земли”, — так нам сказали.
Из разговоров с военными, укреплений нет, бросают новичков на штурм сразу, особенно мужчин старше 50 лет. Отец рассказывал, что впервые был 7 дней на позиции без пищи и воды. Ребята из других батальонов говорили, что ели желуди, каштаны и траву.
У большинства бригад приказы очень схожи, как, например, у 150-й, и 100-й. Связи с родными нет — либо часть блокирует, либо если человек впервые выходит на задание и исчезает, то приехав к части, слышишь ответ, что никакой информации предоставить не могут, потому что человек там официально не опубликован..
Вероятно, военные вписаны благодаря системе оповещения по месту призыва, но отношение к людям ужасно, никто не хочет отвечать и посылает к кому-то другому. И это касается всех командиров. Есть общающиеся с родными и в случае гибели сообщают об этом, хотя тело не нашли.
По словам очевидцев, на на участке фронта, где воевал мой отец, невозможно пройти через количество тел. Если бы командиры заявили, что нашли тело, они должны передать доказательства следователям, и тогда можно было бы подтвердить смерть и изменить статус из “пропавшей без вести” на “погибший”. Однако этого не делают.
Мой отец официально пропал 30 августа 2024 года. Командиры говорили, что не знают, где он, в один момент выключилась рация и все. Они летали дронами и никого не нашли.
В середине сентября в нашу семью через знакомых вышли два собратья отца. Они утверждали, что он жив и находится в больнице с тяжелым ранением ног, однако это была единственная информация.
Руководство утверждало, что эвакуации не было, и если бы отец был в госпитале, то родных бы известили. Я спрашивала, какие еще бригады, возможно, он вышел на другую, и там была эвакуация. В ответ услышала, что такого не бывает.
Потом ко мне обратились три человека из 150-й бригады, которые рассказали, как вытаскивали людей, среди которых, вероятно, был мой отец. Они почти уверены, что это он, поскольку при нем не было никаких документов. Во время штурмов военные билеты, телефоны и документы забирают руководители и командиры и родственникам их потом не возвращают. У меня нет военного билета отца, поэтому я после его исчезновения пыталась разобраться через 150-ю бригаду. Оказалось, что была неразбериха из-за большого количества различных бригад, и моего папу эвакуировали на бронемашине, которая доставила его на штабной пункт 5-й штурмовой бригады. Волонтеры, которые должны были доставить отца оттуда, не зарегистрировали ни одного человека из той машины или по каким-либо причинам не раскрывают информацию.
Потом мне сообщили, что этот мужчина (отец Марии, — ред.) точно был в госпитале имени Мечникова в Днепре на следующий день после эвакуации, однако выяснилось, что его там не было. Волонтеры говорят, что могут попасть туда только с журналистами, у которых есть специальные пропуски, а это требует времени. По их словам, если прибывает неизвестный военный, они сразу вызывают полицию, но это фронт — какая там полиция? Я уже говорила с военными, и они объяснили, что раненых просто перевозят из машины в машину, а дальше в госпиталь. Проблема в том, что как ребята из 150-й бригады, так и собратья из 100-й бригады говорят об одних и тех же ранениях, но найти след отца я до сих пор не могу.
Командование тоже не дает четкого ответа, говоря лишь, что, возможно, он был в составе другой бригады. Нам также посоветовали искать в списках военнопленных, хотя за два месяца среди взятых в плен из 100-й бригады только пятеро военных, и ни один из них не был из нашей части. Родственники вынуждены сами неделями добиваться хоть каких-либо ответов, часто бесполезно.
Относительно условий на фронте, ситуация выглядит печально. Мой отец рассказывал, что на их задании вместо укреплений им приказали копать ямки и прятаться там, хотя эти позиции были уже обнаружены дронами. Он отказался выполнить приказ, поскольку это было небезопасно.
Вторая задача, на которую он был направлен, прошла еще хуже, потому что на тех позициях не было ни окопов, ни защиты.
Мой отец пропал после 30 августа 2024 года, и за это время добавилось еще больше пропавших. Имеющие опыт часто отказываются идти на опасные позиции, а новички не могут отказаться за неимением знаний и опыта.
Я публиковала информацию во львовских и днепровских пабликах, обращалась к блогерам, чтобы распространили фотографию отца. Несколько человек узнали его, говоря, что видели в Днепре после ампутации ног, и что его могли отправить дальше поездом, но этот поезд следует через всю Украину, поэтому достоверность этой информации трудно проверить.
Виталия в конце июня направили на военную учебу, после которой его передислоцировали в Луцк. Позже оказалось, что его вместе с собратьями повезли восточнее, и что находится в Константиновке Донецкой области.
Исчез при неизвестных обстоятельствах, поскольку командиры долго не выходили на связь. Мы (семья без вести пропавшего, — ред.) сами многое узнавали через знакомых, пытались найти контакты командиров. Когда все же удалось связаться с руководством, нам не сильно отвечали.
Мы обращались и в центральную прокуратуру с письмами, а впоследствии командир сам позвонил по телефону и сообщил, что был стрелковый бой, где брат моего мужа получил легкое ранение в руку, и после этого связь с ним оборвалась.
Мы снова через знакомых вышли на военного, который находился не близко к позициям, но участвовал в задачах. Все ребята, которые были с братом мужа, получили ранения и просили об эвакуации. Волонтеры сказали ждать, а командиры отключили рацию, и дальше их судьба неизвестна.
По словам военного, который был недалеко от позиций подразделения Виталия, все солдаты, отправлены на место, где исчез Виталий, были только после учебы. Эти позиции уже трижды штурмировались, и когда они туда прибыли, их уже ждали с противоположной стороны, что привело к окружению россиянами.
Никто не вернулся с того места, за исключением одного бойца, который через два дня получился раненым. Однако я до сих пор не смогла с ним связаться для дальнейшего общения.
В направлении, где был Виталий, не было совсем укреплений. Ребята, которые тоже там были, рассказывали об отсутствии даже окопов, им выдали только по 2 магазина и 2 гранаты.
Виталий, по документам и выводам военно-врачебной комиссии, должен служить в тыловом обеспечении, но его за 1 день сделали пулеметчиком и отправили на «ноль».
Я думаю, что если ребята действительно погибли или с ними что-нибудь случилось, командиры точно знают об этом. Дроны все фиксируют, так что информация есть. Следует говорить родственникам правду, а не вводить их в заблуждение, заставляя самих искать ответы. Сейчас такая картина, что даже если военные ранены или погибли, их часто отправляют в больницы или морги и не извещают об этом родным, поэтому семьям приходится искать самостоятельно. Я считаю, что за эти 2,5 года эту ситуацию можно улучшить и организовать так, чтобы родственникам было легче. Обзванивать все больницы и морги физически невозможно.
Мобилизовали моего мужа, Олега Калинюка, в июне этого года в Хмельницком фактически вытащили из машины и не дали даже сказать до свидания родителям, ни с кем не успел попрощаться перед отъездом. В военкомате сказали, чтобы не волновались, что это только проверка документов и его отпустят домой через полчаса. Но через 30 минут он вышел из кабинета с боевой повесткой на командировку в учебный центр. Его не отпустили даже домой, чтобы собрать вещи.
На учебе был месяц в Ровенской области. Во время телефонных разговоров мой муж неоднократно рассказывал, что там они только по пол дня сидят, а в другую половину дня перегружают боеприпасы.
С Ровенского полигона Олега перевели на один день на Яворивский полигон, где его назначили в расчет станкового противотанкового гранатомета (СПГ) в 100-ю отдельную механизированную бригаду (ОМБр), а затем сразу отправили на Донетчину.
Приехав в Донецкую область, моего мужа и его собратьев разместили по заброшенным домам, поскольку место их дислокации было в 20 километрах от самого Торецкого.
Обучение непосредственно по специальности никакого не было. Через два дня с момента приезда в Донецкую область, Олег и собратья один раз “простреливали” автоматы, и их сразу отправили на боевые задания в Торецк. Это была середина июля-начало августа.
Сначала они ездили на боевые выходы, где 2 дня работали и 2 дня восстанавливались, но потом без отдыха, без нормального обеспечения питанием, водой и боеприпасами их оставили на позиции на 13 суток. Там они пробыли вплотную к россиянам, едва спасаясь от постоянных обстрелов КАБами, минометами и всем другим «добром», находящимся у нашего противника.
Побыв один день, не отдохнув, моего мужа Олега, а также еще 2 его собратья, с которыми он был на прошлом боевом задании, отправили с 3 рожками в автоматы в качестве пехотинцев. Все ребята были другой военной специальности и вообще не имели даже минимальной подготовки к крайней поставленной задаче.
28 июня этого года я слышала голос своего мужа в последний раз… Он просил молиться за него: “Здесь ад, нас отправляют в один конец, но я обещаю вернуться к тебе”.
С 1 сентября 2024 года мой мужчина официально считается пропавшим без вести. В уведомлении указано, что он попал под минометный обстрел. Командование 100 ОМБр умалчивает все обстоятельства его исчезновения, вся группа, которая была с моим мужем на “нуле”, не вернулась.
Командиры игнорируют звонки, не дают никакой информации по всему этому ужасу. Собратья, которые на тот момент были на позициях, тоже умалчивают все, прямо говоря, что им запрещено рассказывать какие-либо детали, им угрожают.
После исчезновения моего мужа и его товарищей по противотанковому взводу исчезли еще двое опытных бойцов. В штабе никакой информации получить невозможно – командование молчит и не отвечает на обращение от родных. Уже больше месяца обещают отправить дроны для разведки места исчезновения, но до сих пор никаких новостей. Эвакуацию или поиски не производили ни в первые дни после исчезновения, ни сейчас.
По факту исчезновения моего мужа и его собратьев не проводятся расследования, что прямо написано в выписках из приказов о факте пропажи без вести, которые посылаются нам, родным.
Очень много боли, вопросов, на которые ни один командир не дает ответа. Верю, что мой муж жив, молюсь о нем и жду. Делаю все возможное и невозможное, чтобы узнать судьбу Олега и вернуть его домой. Жаль, что нашей власти все равно на боль, которую чувствуют родные без вести пропавших героев.
За данными издания “The Economist”, по состоянию на 20 сентября 2024 года уполномоченный МВД Украины по пропавшим без вести Артур Добросердов сообщил, что в списке пропавших без вести находятся 48 138 человек. После начала полномасштабной войны в 2022 году, известно о около 7548 человек, ранее считавшихся пропавшими без вести. Среди них 3632 — украинские военнопленные и гражданские заключенные, обменянные с россиянами, и 3916 идентифицированных тел, некоторые из которых также вернули. Опознание еще 2552 тел продолжается.
Как сообщает издание, по данным обменявшихся военнопленных и Красного Креста, около 6 тысяч украинцев остаются в российском плену. В то же время более 40 000 остаются пропавшими без вести.