Поддержите Вильне Радио
В семье Мясоедовых служба в армии — традиция. Василий пошел по стопам родителей в 2016-м и восемь лет держал оборону на Донетчине. Был звукометристом — тем, кто «слушает» оккупантов и наводит на них артиллерию. Пережил удары КАБов под Бахмутом, танковые атаки под Угледаром. Ради любимой перевелся в пехоту, чтобы почаще ездить домой. Но во время учений военная карьера Василия оборвалась — собрат случайно прострелил ему ногу.
О службе в самых горячих точках фронта и жизни после травмы боец рассказал Вильному Радио.
Василий Мясоедов родился в Северске, но почти всю жизнь прожил в Бахмуте. Окончил школу №11, а затем получил высшее образование и начал работать — сначала в Мариуполе, а потом в столице. Однако в 2016 году мужчина почувствовал тоску по дому и вернулся в Бахмут, чтобы начать службу в ВСУ.
Что вдохновило вас вступить в ряды ВСУ в 2016 году?
Во-первых, я просто очень хотел домой. Во-вторых, меня вдохновили семейные корни. Мои родители служили в 28-й бригаде ВСУ в Прасковеевке. Отец уже 36 лет служит, а мать — 20. Поэтому и я захотел пойти по их стопам: пошел в их бригаду и подписал контракт. Сначала два с половиной года провел на боевых позициях — в полях, на фермах, в окопах. Был дважды в Марьинке и под Волновахой. Затем до 2020 года служил в роте охраны в той же Парасковеевке. Впоследствии я стал старшим базового пункта звукометрической разведки. Я был счастлив, потому что был дома. За время службы получил четыре награды.
Расскажите о работе звукометрической разведки.
Мы выявляли артиллерийские позиции россиян. У нас были специальные приборы, которые мы разбрасывали по полям, а сами прятались где-то в норах или бункерах за компьютерами. Когда россияне стреляли, мы фиксировали точки выхода и передавали эти координаты начальнику артиллерии. Это работает по звуку: происходит «выход», и мы фиксируем сигнатуру земли по звуку. Приборы определяют координаты. Также были американские станции, рассчитывающие место «выхода» по углу траектории полета снаряда. После этого наша артиллерия била по месту, где был этот выход.
Как сложилась ваша служба во время полномасштабной войны?
Уже после начала большой войны, когда наши начали отходить из Попасной в Луганской области, мы получили приказ готовиться к встрече с россиянами. И когда я однажды спустился с дежурства, то увидел на кровати письмо — приказ о переводе в Киев, в батальон охраны. Я пошел к отцу и спросил: «Что это такое?» Он ответил: “Чтобы остался живым.” Но я начал спорить с ним, потому что хотел и мог надавать оркам (россиянам, — ред.) «люлев».
Впрочем, мне не удалось убедить отца, и я отправился в Киев. Посидел там несколько недель, не выдержал — и тихо перевелся в 72-ю бригаду, на ту же должность в звукометрическую разведку.
Как быстро вы после перевода вернулись в родные края?
Буквально через два месяца мы получили приказ о переводе в Бахмут. Я был рад, иначе не смог бы смотреть в глаза пацанам. Мы приехали под Бахмут, выявляли артиллерию врага и передавали координаты.
Расскажите о месте, где вы были.
Под Часовым Яром есть такое озеро — Золотая рыбка. Рядом — дубовая роща, и именно туда мы колоннами заехали и спрятались. Тогда еще был момент: рядом с нами разместились «Хаймарсы» и «Ураганы» — и начали бить. Россияне нас тогда «увидели» и впервые накрыли «Ураганами» с кассетными боеприпасами. Я шел и слышу — ракеты трещат в небе надо мной, как бенгальские огни. Хорошо, что мы успели окопаться и спрятаться. Но я тогда прямо под собой собирался копать от этого звука.
Тогда еще громкая новость была — в дубовой роще мама с двумя детьми купалась на озере, и ее убило сразу, а детей ранило. Их привезли в нашу ЦРБ спасать.
Так мы и проводили разведку местности. Работали, находясь сразу за пехотой, на которую наступали «вагнеровцы». У нас было простое правило работы: «Тише и глубже едешь — дальше будешь».
Что вам больше всего запомнилось в боях за Бахмут?
Когда мы прибыли сюда, постепенно отходили, и нашу бригаду буквально через два месяца перебили. По нас били КАБами, артиллерией всем подряд. Для них это был джекпот — найти артиллерийскую разведку. Если они что-то замечали — в нас сразу летело все, что у них было. Потому что если нас вырубят — артиллерия будет слепая. Поэтому мы очень быстро меняли позицию, если видели дрон над собой или что-то подозрительное.
Был момент, когда нас вычислили и сбросили два КАБа. Рядом с нами как раз обустроился расчет БПЛА, и они в одном квадрате нашли и дронщиков, и артиллерийскую разведку. Двойной джекпот. Я тогда, как всегда, передавал координаты «выходов» и слышу — «шуршит» хвост КАБа. Он буквально в 50 метрах от нас попал. Меня вместе с планшетом и табуреткой подбросило в воздух. Я получил контузию.
После удара я встал и слышу, как «шуршит» второй КАБ. Подошел к выходу, закурил сигарету и стою. Тут подбегает командир и начинает ругаться, кричит: «Ты чего здесь стоишь?! Нас же бьют!» Такое бывает при контузиях.
Помню танки — это было одно из самых страшных. Потому что КАБы и другое ты еще можешь услышать до взрыва, а вот с танком все наоборот: сначала взрыв, а потом слышишь звук выстрела. Тогда россияне навесом били по соседним домам, а мы были рядом — в подвале. Думали, что нам «гайки», но вышли — а там все разбито, кроме нашего подвала.
Это все благодаря нашему командиру. Он был молодой, любил «задирать нос», но у него была невероятная чуйка. Просто в случайный момент мог сказать, что надо сворачиваться и менять позицию — и то место, где мы только что были, накрывали очень сильно. Такое случалось много раз. Мы даже шутили, что может он сам сдает наши позиции — и сразу выводит нас. Но я считаю, что благодаря ему мы и выжили.
Где вы служили после боев за Бахмут?
Нас перекинули в Угледар. Тогда на нас наступала 155 морская бригада РФ — по 30 танков за раз шло. Наш командир артиллерии — молодец, благодаря его грамотным действиям мы отражали эти атаки. Все ребята тогда сплотились, но как мы ни старались — их было больше. Нашу 72-ю бригаду тогда почти полностью уничтожили — это даже в новостях было. Но и россияне изрядно получили от нас. Они просто взяли нас количеством.
Нам не раз обещали провести ротацию. Однажды даже приехала бригада терробороны. Понимаете? Теробороны! А у нас полноценная бригада, в которой есть свои танки, артиллерия, РЭБы, разведка, все есть. И со всем этим мы там получали «люлей». И вот присылают терроборону заменять нас. Это просто несравнимые силы. У них была только пехота и максимум минометы.
Они заняли позиции, побыли там под обстрелами два дня — и один из их батальонов просто покинул позиции и ушел. Поэтому вместо отдыха нам снова пришлось возвращаться и занимать те же позиции.
То есть оборона Угледара прекратилась из-за того, что силы вашей бригады истощились?
Да и не только. Был момент, когда россияне смогли пробить смежников (соседние подразделения, — ред.), и вытянулся такой язык вдоль левого фланга города — из него тоже стали бить по нам. Затем ребята из 79-й бригады тоже держались до последнего, но и их вынудили отходить. Так образовался правый фланг, и город был взят в клещи.
В этих клещах по нам били авиацией и артиллерией, и наступление уже было не с одной, а с трех сторон. Авиация сносила девятиэтажки — в них просто невозможно было держать оборону. Я в четыре утра просыпаюсь, смотрю на мониторы дронщиков — а на нас с одной стороны едет 15 танков и с другой — еще 15. Хорошо, что были минные поля — часть из них взорвалась. А оставшиеся начали отходить. А мы им за спины набросали дистанционных мин — и они, когда отступали, тоже начали подрываться.
Было очень тяжело! Если я обычно в день фиксировал и передавал 300–400 координат для артиллерии, то в те дни было до 4 тысяч в сутки. А у нас дефицит боеприпасов. На один их снаряд мы могли ответить только одним. У нас был норматив: 60 снарядов в день. Ну что это такое, когда на тебя идет целая орава.
Почему и когда вы перевелись в пехоту?
Когда закончилась оборона Угледара, нас перекинули на Кураховскую ТЭС. Россияне тогда уже заходили в город, поэтому мы стали за ТЭС, и только потом нас заменила 37 морская бригада.
Где-то полгода назад в нашу разведку пришли новые командиры, и, откровенно говоря, отношения с ними не сложились. Кроме того, у меня появилась семья. Когда был сам, то мог быть по полгода на Донетчине без выходных и отпусков. Командир тогда еще шутил: «Ты и так дома, куда тебе ехать?» — черный юмор у нас.
Но однажды я поехал к родителям и встретился с девушкой. Отпуска в нашей разведке давали, как говорится, раз в пятилетку. А у меня началась «любовь-морковь», и меня уже не устраивало быть на службе по 4-5 месяцев, а потом увидеть ее всего на 5 дней. Это тяжело. Я поговорил с молодым командиром пехоты и сказал: «Я готов перевестись, делать все, что нужно, но прошу об одном: чтобы мог ездить домой».
Мы тогда как раз были на доукомплектации в Херсоне. Потому я и перевелся. Она живет в Кривом Роге, я купил себе “Ланоса” и езжу к ней — отсюда до позиций, где мы базировались, всего полтора часа на машине.
Впоследствии меня повысили до старшего сержанта и поставили командовать отделением. Служил так: две недели на позиции потом пять дней дома с девушкой.
Как вы потеряли ногу?
Мы служили под Херсоном и были на учениях. До выхода на Покровское направление оставалось два дня. Я должен был со взводом занять позиции. Как раз тренировались — имитация штурма окопа.
Случилось так, что я зачистил блиндаж, и у меня кончился боезапас. Откатился назад, чтобы перезарядиться. Помню, как достаю магазин, поднимаю голову и вижу, что на меня направлен ствол. Последнее ясное воспоминание — выстрел. Его сделали в упор из автомата.
Потом все было как в тумане — лежал на земле, корчился. Меня вытащили, но началось внутреннее кровотечение. Пуля разорвала паховую артерию — кровь пошла струей. У меня мошонка раздулась, как у бегемота, и стала фиолетовой. Вся паховая зона разбухла от крови. Меня быстро начали спасать — откачивали кровь, наложили турникеты. Хорошо, что рядом был медик и все делал мгновенно, потому что из паховой артерии кровь может выйти за 60 секунд.
С меня срезали всю одежду — лежал просто голым. Когда бросили в эвакуационную машину, я уже не чувствовал ноги. Просто забросил ее туда, как холодец какой-нибудь. Но еще и ужасно болело — пуля застряла в тазовой кости.
В больнице спасти ногу уже не смогли?
Речь шла уже не о ноге, а о моей жизни. Когда меня привезли в хирургию, услышал разговор врачей: мол, состояние у меня тяжелое, могу не выжить. Это меня задело. Я позвал их, схватил за шиворот и говорю: «Су*а, делайте что-нибудь, чтобы я выжил!» В голове было только одна мысль: «Нельзя прожить 32 года и так тупо умереть».
Помню, как на меня надели маску — и все, полетел куда-то в бездну. А потом почувствовал, будто чья-то рука схватила меня за шею и вытолкнула назад. Я открыл глаза — пришел в себя после анестезии. Первое, что сделал — подвигал пальцами ног. Левая — двигается. А правая… нет. Пытался пошевелить всей ногой — ничего не чувствую. Не понял. Сбрасываю одеяло — а ноги нет. Вплоть до паха.
Почему пришлось отрезать всю ногу?
Врачи достали пулю, залили мне кровь, даже зашили паховую артерию. Но турникет на мне был шесть часов, и выбор был один: или отрезать ногу, или смерть. Там образовалась киста, и если бы сняли турникет, кровь пошла бы в организм — почки не выдержали бы, и через 1-2 дня меня бы не стало. Пришлось выбирать — или я, или нога.
Вот так мой боевой путь с 2016 закончился на учебе, в тылу.
Что произошло с выстрелившим в вас побратимом?
Мы выяснили, как это получилось: собрат (не новичок, а «старичок») просто стоял за углом и случайно нажал на спусковой крючок, когда я выкатился на него и он поднимал автомат.
Мы начали решать, что делать — подавать в суд или как по другому [договориться]. Он позвонил по телефону, чтобы приехать и попросить прощения. Я согласился. Когда он приехал, я сказал: «Извинения — хорошо, но ты должен компенсировать мне — ты сделал меня инвалидом на всю жизнь. Извинения приму, а новая нога не вырастет».
Мы поговорили, я предупредил, что все равно пойду в суд и потребую компенсацию, поэтому лучше договориться мирно. Он сказал, что подумает, что может предложить, и поехал.
Через два дня его отправили на задание — и он погиб. Вот и все. Его уже нет, и спросить компенсации не с кого.
Мне говорили, возможно, это был ангел-хранитель, который забрал ногу, но сохранил мне жизнь.
Как вы себя чувствуете после пережитого?
В общей сложности я уже прошел 11 операций. Отрезать ногу — это не просто «отрубили и все». Постоянно что-то чистят, зашивают, перешивают, а еще нужно сформировать [культю] так, чтобы можно было вставить протез.
Впечатления от больницы были очень тяжелыми — постоянно вокруг психологи, ребята без рук, без ног, с ожогами лица… Как в игре Silent Hill оказался. Сколько же беды принесла эта война — особенно это остро ощущаешь в больницах.
Сейчас я в Днепре, в протезном центре. Не знаю, какой протез получу, будет ли он хорошим. Может, придется покупать за собственные деньги. Из-за того, что нога потеряна не во время боевой задачи, финансирование на меня втрое меньше. К тому же меня ждет еще вся бюрократия по оформлению статуса инвалида— это тоже непросто.
Как отреагировали близкие?
Женщина с ребенком меня не бросила. Знаете, как бывает «зачем ты теперь такой нужен?» Моя же сказала, что я ей даже больше нравлюсь, и любит меня еще больше. Ведь выжить после такого — это очень малый шанс.
4149499996364202Василий Мясоедов из Бахмута продолжает реабилитацию. Если у вас есть возможность поддержать военного финансово, это можно сделать по реквизитам:
Ранее журналисты Вильного Радио пообщались с Дмитрием Шевченко из Бахмута, также потерявшим ногу на войне. Мужчина рассказал, как защищал от оккупантов родной город и почему стремится вернуться на фронт даже несмотря на ранения.
Также мы рассказывали, где производят протезы в Днепре и области и насколько большая очередь.