Начало полномасштабной агрессии РФ против Украины изменило жизнь многих людей. Кто-то был вынужден стать на защиту страны с оружием в руках, а некоторые — оставить собственный дом из-за постоянной опасности. Так, строитель из Константиновки Сергей Гаврюченко в первый день открытой войны вступил в ряды 112-й отдельной бригады территориальной обороны. Его жена, активистка Ольга Данилова, начала активно волонтерить. Вместе пара преодолевает трудности и пытается наладить быт в Краматорске, который уже тоже регулярно попадает под обстрелы.
К третьей годовщине полномасштабного вторжения Вильне радио публикует монологи супругов об их опыте и изменениях, которые видят в обществе и себе.
Я догадывался, что начнется полномасштабная война, потому что россияне концентрировали войска. Тогда у меня родилась чудесная идея поехать работать в Киев, чтобы не упустить столицу. Считал это главным на тот момент, поэтому взял себе под ремонт квартиру в Вишневом (город на юго-западной окраине Киева, — ред.). В ней жил и работал.
24 февраля, когда все началось, сказал заказчику: «Друг мой, пора мне на войну идти». Собрал рюкзак, спросил у местного деда, где военкомат, и пошел. В начале рассчитывал, что доеду туда на маршрутке, потому что ближайший был в 20 км в самом Киеве, но транспорт не ходил. Тогда решил потихоньку идти пешком — возможно, такси или какую-то попутку поймаю.
Где-то километров за пять до Киевской окружной увидел на остановке ребят в спортивной одежде с рюкзаками. Было видно, что они собираются туда же, куда и я. Попросил их подобрать меня по дороге, если поймают машину. Потом еще встретил группу людей — сказали, что в военкомате никого не берут. Пока шел, видел таких не раз. Одного из них встретил почти перед самым военкоматом, он потом моим пулеметчиком был.
Пока разговаривали, заметил, что возле здания движется какая-то группа людей частично в камуфляже и с оружием. Мы подошли, и они просто нас записали в свою группу. Взяли контакты, сказали, что перезвонят. Этот человек тоже из Вишневого был, поэтому мы решили не идти обратно пешком 20 км, а ждать звонка на месте. Наверное, часа через три уже попали в подразделение. Получили оружие и на следующий день выехали на позицию под Киев.
Родным об этом я рассказал 26 февраля. Они немножко были в шоке, но смирились, потому что знают, что я своих решений на ходу не меняю.
Нас привезли в лес. Мы все еще были по-граждански одеты, но с автоматами. И вот идет командир, тычет пальцем где-то так на расстоянии трех метров, разводит подразделение. И мы в лесу зимой начинаем окапываться. Сразу заезжать туда было напряжно, но мы постепенно обжились, построили блиндажи, и это стало нормальным. Далее новые трудности всегда возникали, но ты все равно с этим борешься, стараешься не падать духом.
Как правило, каждый заезд на позиции имеет свои последствия, потому что ты не можешь быть все время цел, когда долго находишься на фронте. Первое ранение у меня было в Серебрянке (Серебрянское лесничество, — ред.), а потом еще травма в Клещеевке. Кроме этого, есть другие проблемы со здоровьем, потому что ты постоянно на себе таскаешь грузы. Первыми «сыплются» колени и позвоночник. Это у всех так.
Еще меняется характер — за мной это заметила жена. Для нас, военных, это нормально. Частая агрессия, реакции на звуки и поведение другие, чем у гражданских. Война меняет людей, но сам ты этого не замечаешь, потому что с тобой это происходит в процессе. Если в первый год еще более-менее было, то, чем дальше, тем тяжелее психически. Здесь много факторов: больше друзей погибших, сам уже весь побитый. За три года все мое окружение стало военным. С гражданскими за очень редким исключением я не общаюсь.
Когда я попал в подразделение, там все добровольцы были. Сейчас в большинстве это люди мобилизованные, у них совсем другой настрой. Что касается гражданских, то это же ни для кого не секрет, что в мирных городах для большинства людей войны фактически нет — у них другие проблемы и заботы. Люди боятся, когда ты идешь в военной форме. Они будто чувствуют для себя угрозу, потому что не хотят попасть в армию. Вот так ты их защищаешь, а они тебя боятся.
В начале вторжения было больше людей, которые могли посреди улицы остановиться, поблагодарить. Сейчас совсем другое отношение, но поддержка жены и побратимов помогает держаться. Ситуацию осложняет то, что мне все равно приходится думать, где жить семье и как собрать какие-то бумажки для чиновников, когда я на боевых [заданиях]. У жены есть полная доверенность от меня, а им все равно нужно мое присутствие, чтобы оформить помощь.
Вообще есть такое выражение, что правды нет. Я считаю, что правда есть там, где ты ее сам поставишь. Поэтому мечтаю, чтобы закончилась война, и можно было построить нормальное украинское общество. Я могу быть субъективным, но мне кажется, что мы во многом проигрываем из-за неправильного отношения к некоторым вещам. И еще у меня есть желание сделать реабилитационный центр для военных прежде всего психологического плана. У многих моих друзей, грубо говоря, «поехала крыша». Это очень специфическая тема, но ее надо развивать. Она может вылезти в проблему, когда закончится война.
23 февраля вместе с ребенком я приехала к маме с нашими «тревожными рюкзачками». Мы ночевали там, а на следующий день проснулись около пяти или шести утра от «прилетов». Сначала услышали Краматорск, а потом был ближе «прилет». Тогда мы поняли, что начинается [полномасштабная] война.
Утром я позвонила мужу. Он только ответил: «Да, война началась». Потом связь с Киевом пропала. И вот 26 февраля звоню ему и говорю: «Сережа, все становится очень печально. Держись, только не бери оружие в руки». А он ответил, что уже поздно.
У меня был шок. Я не ожидала этого, потому что мы верующие, к тому же ни одна жена не хочет, чтобы ее муж воевал. Мы разговаривали по громкой связи, поэтому мои мама и ребенок все слышали. И моя мама, мудрая женщина, говорит: «Мы во всем его поддержим. Ты жена, ты должна». Я ответила Сергею, что принимаю это решение и буду во всем его поддерживать. Но, когда положила трубку, у меня началась истерика.
Обстрелов мы не боялись, потому что сначала россияне били именно по военным объектам. К тому же мы жили в Донецкой области и привыкли к взрывам. Понимали, что происходит, но были морально подготовлены. Однако обстрелы становились чаще, поэтому весной 2022 года муж сказал, что стоит эвакуироваться и вывозить ребенка. Я собрала один рюкзак — мы же ненадолго едем! — и мы поехали в Краматорск, откуда должен был быть эвакуационный поезд. Я знала это, потому что на тот момент уже волонтерила, и на этих поездах нам передавали посылки с лекарствами и материалами для перевязок. В тот день как раз должна была забрать помощь из Лозовой (город в Харьковской области, — ред.).
Поезд сильно задержался, потому что россияне перебили пути между Славянском и Краматорском. Многие люди тогда поехали на Славянск, чтобы сесть на поезд там. Но я позвонила знакомым, которые ремонтировали пути. Они сказали, что уже заканчивают, поэтому мы остались в городе. В одном купе на четырех человек в эвакуационном поезде сидели девять.
Доехали до Лозовой. Мы думали возвращаться и на некоторое время осесть в Краматорске, но не смогли, потому что россияне снова перебили пути. Тогда начальник поезда, которого я хорошо знала, сказал: «Поедешь ко мне в Ужгород». А мне столько страшилок рассказали о западе Украины, что я решила выйти на первой попавшейся станции. Так мы с дочкой среди ночи вышли в темной Полтаве.
Я позвонила волонтерам, и нас поселили в детский сад. Полтава тогда очень хорошо принимала людей. Во-первых, моей дочери, которая должна была сдавать ВНО (с 2022 года для поступления в учреждения высшего образования абитуриенты вместо ВНО сдают НМТ, — ред.), директор местной школы предложил приходить и учиться очно, даже если она остается в своей школе онлайн. Во-вторых, многие местные и другие организации приезжали на места поселения ВПЛ и помогали нам. Я уговорила маму тоже переехать сюда. Сейчас и она, и дочь арендуют жилье в Полтаве.
Со временем, чтобы помогать Константиновке, я вернулась в Донецкую область в Краматорск. Туда приходили огромные фуры с гуманитаркой, а я ее развозила. К тому же там тогда базировался штаб мужа. На тот момент они освобождали Лиманскую громаду, и примерно раз в десять дней он мог приехать в Краматорск отоспаться и увидеть меня. И я знала, что в случае чего, через водителей или командование смогу передать ему необходимые вещи. С лета 2022 года мы снимаем там жилье.
В 2023 году я узнала, что военные могут оформиться как ВПЛ, чтобы попасть на квартирный учет. Понимала, что шансов на то, что наше жилье в Константиновке выстоит, очень мало, поэтому мы пришли в соцзащиту. Но, чтобы попасть на прием, надо было ждать два месяца. Ну что такое талончик для военного через два месяца? Он, во-первых, не знает, будет ли жив, а, во-вторых, не знает, где будет воевать. А через «Дию» он стать на учет не может, потому что военным запрещено включать геолокацию.
За три года я, наверное, стала больше юристом, чем женой. Проконсультировалась с адвокатами и оформила от него полную доверенность, но мне все равно сказали, что [на приеме в управлении соцзащиты] он должен быть лично. Хотя даже в отпуске сделать это трудно, потому что, когда моему мужу дали его после ранения, он ушел на лечение. Мы не смогли даже приехать в Донецкую область, потому что мне нужно было его лечить. И то, что я была с моим мужем, наверное, стало огромным плюсом, потому что отношение к военным в госпиталях, когда рядом кто-то есть, меняется к лучшему.
Вообще я такой путешественницей стала за мужем во время войны. Кто-то может смеяться и говорить, что у меня паранойя, но я всегда выезжаю на любой его выход. Я всегда еду вместе с ним знакомиться с командирами, потому что должна видеть глаза людей, которые с ним служат. А они должны видеть мои глаза, чтобы, если, не дай Бог, с моим мужем что-то случится, они знали, что у него есть жена, которая его ждет.
Когда в таком темпе живешь, психика очень меняется, хоть ты этого и не замечаешь. Мне теперь не хочется долго находиться в комфортных городах. Когда остаюсь с ними один на один, думаю: «Блин, люди, а как же классно вы живете, что вас ничего не беспокоит». К тому же накрывает депрессия. Когда мужа ранили вблизи Клещеевки, я все время была с ним в больницах, а после возвращения слегла на шесть дней. Следующие месяцы просто заставляла себя есть, куда-то выходить. Тогда обклеила всю комнату фотографиями своего ребенка и начала говорить себе: «Ты должна, просто должна».
Все это время меня поддерживает семья: сестричка, муж, мама. Ценность мамы я всегда знала, но самой большой поддержкой она мне стала во время войны. Также друзья-волонтеры сильно поддерживают. Нам с Сергеем много хороших людей попадались на пути, которые неожиданно помогали. Для меня это очень ценно.
После войны я хочу вернуться в Константиновку. Понимаю, что вернуться в дом, где вырос наш род, может быть несбыточной мечтой. Вижу, сколько КАБов летит каждый день и, конечно, боюсь об этом думать. Стараюсь не нагнетать, но с домом я почти попрощалась.
У мужа есть идея открыть реабилитационный центр. Он уже думает, как бы сделать вложения, какие средства можно было бы привлечь именно для военных. Я поддерживаю ее, вижу эту проблему, но не понимаю, как с этим работать. Наверное, нужно будет где-то учиться нам двоим.
Ранее мы писали, как в реабилитационном центре «Спирит» военным помогают снять психоэмоциональное напряжение с помощью иппотерапии.