4 сентября в Украине отмечают день памяти Василия Стуса. 36 лет назад поэт погиб в советском концлагере. Почти половину своей жизни Стус посвятил Донбассу: здесь он жил и работал. Мы выбрали 15 его цитат — о человеческой жизни, родной стране и нем самом.
Эти цитаты — из писем сыну Дмитрию из ссылки, из строк к политическим или культурным деятелям, а также из «Лагерной тетради». Некоторые строки — это размышления-советы сыну, некоторые описывают его жизнь советского политзаключенного, другие — о национальной ситуации и с правами людей в Украине. Больше о гибели Василия Стуса можно узнать здесь.
«Если болит сердце — тебе, друг, повезло»
«Плохо жить без идеалов, но не менее плохо — с идеалами. Впрочем, уточнить смысл слова «жить» я бы не решился: в мои 46 лет оно такое же таинственное, как и в Твои. Годы ушли только на то, чтобы сказать: и не это, и не это, и не это»
«Мне нравятся люди, которые, как говорится, «прут буром», то есть имеют свой нрав. Эти люди — несчастные по жизни, испытывают всевозможные страдания (счастливые — в основном беспозвоночные, те, что, как покорный теленок, двух маток сосут). В жизни приходится выбирать: или интересную муку или неинтересное счастье. Большинство, конечно, выбирает счастье, пусть и неинтересное (точнее: они предпочитают интересное счастье, но получают крайне неинтересное)»
«Старайся понять других людей, видеть в их жизнях их правду, которую нужно принимать, а не оспаривать. Так что, суди о людях не со своей позиции только, но и с их. Еще лучше — с нескольких позиций. А как бы поступил здесь Пьер Безухов или Роберт Джордан или Мартин Иден, например? Для этого нужно иметь щедрое сердце. Живут же по-своему деревья и цветы, лягушки и ласточки, крысы и соколы. И претензий к ним никто не предъявляет. Так и люди»
«Не знаю, Ты повторял эти слова, или, может, только допоминаешся: жизнь — это труд, любовь, футбол, борьба, счастье, путешествия, учеба и т. д. Утверждаем, чтобы завтра усомниться: она — не только труд, любовь, футбол и т. д. Человек существует не познанием (хотя — и познанием), не трудом (хотя — и трудом), не любовью (хотя — и ею). Человек живет, чтобы жить. Очень неочерченно, но более очерченно не сказал еще никто»
«Человек — это обязанность, а не титул (родился — и уже человек). Человек — творится, саморождается. Собственно, кто Ты есть пока что? Кусок глины сырой, пластичной. Бери этот кусок в обе пригоршни и мни — до тех пор, пока из него не получится что-то твердое, очерченное, перемятое. Представь, что Бог, творящий людей, то Ты сам. Ты есть Бог. Поэтому, как Бог самого себя, мни свою глину в руках, пока не почувствуешь под мозолями кремень. Для этого у Тебя лучшее время — Творись же! «
«Прежде всего, сынок, я хочу, чтобы ты имел свой характер, а не был размазней, манной кашей для беззубых. Вырабатывай его постоянно, не уступай своей волей перед обстоятельствами. Ибо Ты — это, прежде всего, воля Твоя (желание, цель, упрямство и т.д.). А воля крепнет в преодолении препятствий»
«Не знай плохих девушек — пусть они для тебя просто не существует (я, скажем, в свои 46 лет просто не верю, что бывают женщины, которые ругаются, обманывают, продаются и т.д. и т.п.). У меня, слава Богу, такого опыта не было. И тешу себя тем, что знакомые девушки моей молодости становились лучше возле меня (а я — возле них)»
«Я считаю, что судьба Донбасса — это будущая судьба Украины, когда будут одни соловьиные песни. Как же можно мириться с тем особым «интернационализмом», который может привести к гибели целой духовной единицы человечества? Ведь мы не пруссы, не полабы, нас — за 40 миллионов. […] Сейчас я читаю украинский язык в Горловке, в русской, конечно, школе. В Горловке есть несколько (2-3) украинских школ… В Донецке таких нет, кажется. Итак, картина очень печальная. У нас нет будущего. Корни нации — только в селе, а «хуторянским» народом мы долго не проживем, помня о влиянии города, об армии, о всех остальных каналах русификации. На Донбассе (да и не только!) читать украинский язык в русской школе — одно слабоумие. Надо иметь какие-то моральные травмы, чтобы это делать. Одно устное заявление родителей — и дети не будут изучать языки народа, который вырастил этих родителей. Разве это не гопачный театр — с водкой и шароварами? Обязательно — немецкий, французский, английский языки, какие угодно, кроме родного». (Из письма к Андрею Малышко, 1962)
«Наша история — это все и всегда сначала, какое-то постоянное раскачивание на одном и том же месте, мертвая волна эволюции. (Феномен эры (Восхождение на голгофу славы): Изучение.) Люди, стремясь к свету, вызывают собственную смерть. Это счастье: иметь такую судьбу, как у меня… Чувствую себя хорошо, потому что никому не сделал зла, потому что заботился не только о себе. И от этого мне светло на душе. Судьбу не выбирают… Ее принимают — какой бы она уже ни была. А когда не принимают, тогда она насильно выбирает нас»
«Я не националист. Наоборот, я считал нужным делать так, чтобы среди определенной части украинцев развеять дурман самовлюбленности, антисемитизма, захолустной ограниченности. Так же нужным я считал делать так, чтобы среди определенной части русских, евреев и т.д. развеять дурман неуважения к украинскому языку, культуре, истории, неуважения к труду крестьянина, который вежливо причащает всех нас хлебом и солью от своих мозолей» (из письма к первому секретарю ЦК КПУ Петру Шелесту, 1972)
«Художник нужен своему народу и всему миру только тогда, когда его творчество сливается с криком его нации»
«… И тут получил я телеграмму, что отец при смерти. Но милиция меня не пустила — мне пришлось объявить голодовку в знак протеста. Через неделю они таки разрешили, но перед тем продержали всю ночь в КПЗ — за то, что на дверях комнаты я прицепил объявление: «Прошу не мешать. Голодовка с требованием предоставить возможность похоронить отца». Все время — от Усть-Омчуга до Донецка — меня сопровождал отряд шпионов от КГБ. Так было в аэропорту, так было в Донецке. Похоронив отца, я вернулся на Колыму — будто в тюрьму. Я слышал, что каждый день меня могут закрыть снова» (из «Лагерной тетради»)
«Пришлось обыскивать свои вещи в комнате, чтобы предупредить случай подбрасывания: ружья, ножа, порнографического текста и тому подобное. Возвращаясь вечером с работы, я не раз заставал сломанные двери. Так что, пришлось обратиться к прокурору со спецзаявлением: если в моих вещах будет обнаружено оружие, взрывчатые вещества или золотой песок и т. д. — это будет следствием реализованной провокации. Доведенный до края, я составил заявление в Верховный Совет СССР со вторым заявлением об отказе от гражданства. Это было в конце 1978 года. В нем я писал, что запрет заниматься творческой работой, постоянное унижение моего человеческого и национального достоинства, состояние, при котором я чувствую себя вещью, государственным имуществом, КГБ вписало на свое конто; ситуация, при которой мое чувство украинского патриотизма возведено в ранг государственного преступления; национально-культурный погром в Украине — все это заставляет меня признать, что иметь советское гражданство есть невозможной для меня вещью. Быть советским гражданином — это значит быть рабом. Я к такой роли не представляюсь» (из «Лагерной тетради»)
«… Через некоторое время появилась длинная статья «Друзья и враги Василия Стуса». В ней было упомянуто все. И то, что я получаю пакеты из заграницы, и порвал свой профсоюзный билет, узнав, что именно профсоюзы противоречат против предоставления мне медицинской помощи, и «показания» многих жителей рудника. Многие заявили мне потом, что ничего похожего не говорили, но свои журналистские обязанности Супряга, снабженная броней КГБ, понимала по-своему. «Стус готов грабить и убивать», — гласила одна медсестра из Транспортного. — «Он похож на фашиста, такой на моих глазах убивал детей», — гнули комедию другие. […] Как раз на это время приехала жена. Газета повлияла на людей. Они шарахались от меня, как от чумного. Я понял, что манипулировать общественным мнением — очень легко. Особенно когда общины — нету, значит, у нее нет и своего мнения. […] А в прессе не утихала буря: десятки читателей возмущались моим поведением, по обычной советской привычке. Теперь положение мое стало еще драматичнее. Прощаясь с женой, я заявил ей: «Чувствую, что видеться второй раз придется, наверное, в лагере». Она согласилась с тем, сдерживая слезы. Но головы гнуть я не собирался, как бы там ни было. За мной стояла Украина, мой угнетенный народ, честь которого я вынужден отстаивать до смерти» (из «Лагерной тетради»)
Напомним, историк Вахтанг Кипиани написал книгу о процессе над Василием Стусом. Украинский политик Виктор Медведчук, который был адвокатом поэта, подал иск против Кипиани. Объяснял, что некоторые отрывки из книги якобы влияют на его честь, достоинство и деловую репутацию. В результате Дарницкий районный суд Киева постановил удалить упоминания о Медведчуке из книги о Стусе. Поэтому автор начал выпускать книгу уже с копией постановления о ее запрете.
Читайте также: