“Я его не отпускаю”: исповедь женщины из Донетчины, которая потеряла на войне сына и больше года не может провести его в последний путь

“Смерти сына я боялась больше всего. Нет понимания, как жить дальше”, — говорит переселенка из Донетчины Наталья Козуб. Ее семье дважды пришлось бежать из-за российского нашествия, в последний раз — в прошлом году из Мариуполя. Женщина оставалась в окруженном городе до середины марта, потому что хотела быть ближе к сыну, который оборонял “Азовсталь”. В апреле 2022-го он принял последний бой. В монологе Наталья откровенно рассказала о том, как переживает потерю сына, почему до сих пор не может его похоронить и как ищет силы жить дальше.

“Мы ехали в никуда”: воспоминания об оккупации Снежного 2014 года

Я родом из города Снежное Донецкой области. С мужем мы вместе со школы. Леша у нас долгожданный ребенок — мы очень его хотели, он наш единственный ребенок. У меня муж военный. И сын Леша говорил: “Я буду, как папа”. 

Снежное оккупировали на Троицу, мы уехали оттуда в ноябре. Вот как сейчас помню: я вышла на работу, а у меня чеченцы под воротами. И я говорю: “Ребята, а что вы здесь делаете?” — “А мы пришли, чтобы вас не убивали”. Нас оккупировали очень быстро. Моя семья была в шоке. Мы никогда не были патриотами. Я вообще по крови россиянка, мои предки — приехавшие на Донбасс оккупанты. Но я сказала: государство должно быть одно и его нельзя делить.

Приходили за мужем. Раза 4 забирали. Знали, что он военный, и мы не скрывали своей позиции. Мы уехали обманом, сказали, что едем в Россию. Выдохнули на первом украинском блокпосте уже за Марьинкой, потому что могли и не уехать. Мы ехали в никуда. Волонтеры нашли нам квартиру в Ивано-Франковске.

Когда в 2017 году сыну исполнилось 19 лет, он подписал контракт на службу в морской пехоте. Мы знали своего ребенка и понимали, что он будет в Мариуполе. Муж подписал контракт вслед за сыном. И так мы вместе переехали в Мариуполь. Снимали в центре квартиру. Леша профессионально занимался бодибилдингом, был спортсменом.

В 2021 году сын женился. С супругой познакомился в интернете. Пришел после третьего свидания и сказал: “Надо брать”. Они очень хотели дочь, но не успели…

Алексей и его отец Николай воюют со времен АТО

Сын участвовал в АТО, был командиром. У него погибло очень много побратимов. Он тяжело это переживал и думал о том, что может что-то неправильно сделал как командир. Его водитель Сашка наехал на мину и погиб, когда у Леши был первый день отпуска (в то время мы с ним вместе были). И Леша тогда с себя снял крестик, положил, сел и говорит мне: “Мама, нет там никого…” И я думаю, что там никого нет, потому что я видела, что было в Мариуполе [во время открытой войны].

Три года Леша был в морской пехоте. Он получил ранение за две недели до истечения контракта. Полечился, а через месяц подписал контракт с “Азовом”. Ребятам из “Азова” очень нравилось, как он работает, и они его пригласили к себе. Перед полномасштабной войной сын получил звание старшего сержанта. Был минометчиком.

Летом 2022 он должен был окончить Мариупольский гуманитарный университет, учился на кафедре истории и политологии. Он очень любил историю и мы с ним все это постоянно обсуждали. То, что произойдет с Мариуполем, он предполагал. Мне, конечно, не хотелось в это верить.

“Бегала под бомбами, чтобы хоть что-то узнать о сыне”

Когда началась полномасштабная война, я бегала под бомбами, чтобы хоть что-нибудь узнать о сыне. В центре была такая “халабуда” — волонтерский центр. Туда приезжали военные и можно было узнать хоть какую-нибудь информацию.

Местами была связь, потому что ребята из “Азова” на вышках “Киевстара” установили аккумуляторы, сын оттуда звонил. Со мной никак не мог связаться, только с женой. А потом еще ребята присылали фотографии, где он уже такой худющий, будто один нос остался, улыбается и подпись: “Маркус” (позывной Алексея Козуба, — ред.) жив-здоров, передает привет и интересуется, где мама”.

Меня спасла 36 бригада. Они остановили соседскую машину и буквально запихнули меня туда. Я добралась в другой район Мариуполя и там уже выживала с кумовьями.

Невестка уехала из Мариуполя 25 февраля. Она заехала за мной, а я отказалась. Мне казалось, что я брошу сына. Ну как я его оставлю?

Ориентировочно 10 марта наш дом был уничтожен, так говорят соседи. Там нет целой улицы. Они сделали фото, видео и прислали мне. Я очень рада, что наш дом сгорел полностью. Потому что там были наши вещи, и я рада, что их не оскверняли.

• 86 дней обороны: как украинские защитники бились за Мариуполь (хронология)

Многие люди в Мариуполе ждали россиян. Я это не скрываю, хотя многие начинают приуменьшать. Я сталкивалась с этими людьми даже во времена драмтеатра. Мы были в соседнем помещении, в подвале, и, когда ударил самолет, мы выскочили из подвала, потому что подумали, что в наш дом прилетело — все тряслось. Все вокруг было разбито и мы искали, кому нужна помощь. Там была женщина с девочкой лет 16-17, у нее было что-то с ногой, она была словно вывернута. Ей было больно, и она попросила таблетку.

Я нашла ей таблетку, потому что я знала у кого она есть, поделилась своей водой (которая была уже на вес золота), и девушку “попустило” — таблетка очень сильная. Через 20 минут она уже рассказывала собравшимся людям о том, что это “Азов” поставил минометы. И все стояли вокруг и такие: “Да-да…”.

“На разгрузке сработала его же граната”: как погиб Алексей Козуб

Я уехала [из Мариуполя] 17 марта, на следующий день после трагедии драмтеатра. А сын через месяц погиб… Он так и не узнал, что я жива и выбралась. Погиб 17 апреля — на День рождения его отца. Леше было 26 лет. 

Они так ждали помощи (плачет, — ред.)… А после драмтеатра уже поняли, что помощи не будет… Тела нет до сих пор. Я получила свидетельство о смерти сына через суд здесь, в Киеве. Сначала верила, что он жив. Хотя нам уже пришло сообщение от воинской части, но я верила.

Поскольку не было тела, мы думали, что, может быть, ошибка какая-то.

А уже в октябре 2022 года был большой обмен “азовцев”. Ко мне приехал его командир, взял мои руки и сказал, что он лично его нашел. Был сильный артобстрел. Возле него прилетела мина, его отбросило и на нем (на разгрузке) сработала его граната. И… все.

Командир сам отнес его в рефрижератор на “Азовстале”, а потом он сказал, что туда прилетели авиабомбы, поэтому тела нет. И потому, что тела нет, у меня здесь есть только флажок на Майдане.

Муж узнал, что сын погиб, когда я позвонила по видеосвязи. Он тогда воевал под Запорожьем. Я на него смотрю и говорю [о смерти сына]. Он отвечает: “Неправда”. Кричал больше, чем я. Со мной после гибели сына работали психологи, потому что я отказывалась есть и разговаривать. Был просто шок.

“Он же не призрак, он — человек”: матери больше года некуда прийти, чтобы помянуть своего сына

Я приезжаю на Майдан почти каждый день. И убираю здесь, и разговариваю с ним. Здесь у него растут чернобрывцы. Люди думают, что это инсталляция. А для меня это кладбище. Я приезжаю сюда как на кладбище. А будь могила — я бы привозила туда его друзей. Я считаю, что в Киеве должно быть мемориальное военное кладбище. Должны приезжать иностранные делегации. Это уже практика всего мира. Он же не призрак, он человек.

Также с мужем мы получили орден “За мужество” (через месяц после гибели Лешу наградили посмертно). На Владимирской стене есть фото, сейчас на Софиевской площади есть выставка. И все. Мне некуда прийти. Самое страшное — это терять детей. Я завидую (какое это страшное слово!) тем мамам, которые могут их хоть похоронить. А нам даже в этом отказывают.

Сейчас я восстанавливаюсь в реабилитационных центрах, где мне помогают психологи. Не могу вписаться в мирную жизнь. Потому что люди даже не замечают, что они говорят, а меня это убивает. У меня сейчас одна цель — дождаться мужа. Он сейчас служит в Донецкой области.

С мужем планируем, возможно, со временем взять на воспитание ребенка. Родить уже не получится. Не обязательно даже усыновлять, хотя бы опекунство. А там время покажет…

С сыном у нас до сих пор сильная связь. Этого (смерти сына, — ред.) я боялась больше всего. Не понимаю, как жить дальше. Он снится мне. Снилось, что он говорит: “Я жив, ты чего?” Это объясняют тем, что я его не отпускаю. Все говорят, что я должна отпустить, а как могу? Надо хоть ритуал провести [похорон]. Недавно снилось, что я спрашиваю у него: “Сын, вас там много?” Он отвечает: “Много. Мам, мне пора”. Я падаю на колени, беру его за руки и просыпаюсь.