Валентина приехала в Бахмут 26 марта и говорит, что считает каждый час с этого момента, потому что хочет домой, хотя его больше нет. Когда началась полномасштабная война, женщина не смогла эвакуироваться и больше месяца выживала под обстрелами. Мы расспросили о ее родном Рубежном и войне ее глазами.
Дальше – рассказ переселенки Валентины от первого лица.
Я не могла выбраться с самого начала войны. Работала я в школе в столовой. Когда это (полномасштабная война, — ред.) началось 24 февраля, через два дня начали обстреливать Старобельск, но их не сильно бомбили. И к нам ночью привезли людей из Старобельска. Мы быстро пришли на работу, а вдали слышали, как обстреливают. Людей положили, принесли одеяла, кто что, сказали, еще будут везти людей из Старобельска, и им нужна горячая еда. Люди, которых привезли, неизвестно когда ели последний раз. Среди них были дети, которые не были одеты, мы им говорили: «Как же вы так бежали?».
Потом война пришла и в Рубежное
А через 2 дня начали стрелять и по Рубежному. Мы прятались в школе, но людей было очень много. Школа была старым зданием, кирпичной, хорошей довоенной архитектурой. И там было бомбоубежище, а в нем комнаты 2 на 2 метра, и вот в каждой из них было по 20 человек. Так мы прожили неделю.
Первую неделю было более-менее, обстреливали не так мощно. Прятались мы в ней, пока не попали в саму школу. Повезло, что дети в этот момент находились в подвале, а я не успела [зайти]. Ранения я не получила, но была контузия второй степени. Это когда сразу раскалывается голова от всякого шума. Только через 2 месяца, уже в Бахмуте, мне стало лучше. Военный врач-девушка принесла таблетки мне и ребенку, и тогда только отпустило.
«Не было ни дня, ни ночи — только минуты, когда не стреляют»
После этого пришлось идти домой мне с двумя внуками — мой дом еще цел был. И еще три недели мы там жили. Воды нет, света нет, через неделю кончилась еда, и мы просто выживали. Дам совет: не закрывайте окна и двери, меня это очень много раз спасало. Когда идет волна, она просто распахнет вам окна и двери, но даже стекла останутся целымы. Но если рядом упадет, там ничего не поможет – вместе с рамами все улетит.
3 недели я не могла отойти от подвала. Это не то же, как здесь (в Бахмуте – ред.) – вышли и пошли. Обстреливали так, что у нас люди просто лежали мертвые по всему городу, и их никто не хоронил. И не потому что брезгуют – просто нет возможности, постоянно обстреливают. Только мужчины начнут рыть яму и снова летят снаряды.
Выходишь на улицу, смотришь: того, другого дома уже нет. А ты сидишь рядом с этим подвалом и думаешь, что пока тебя пронесло. В моем доме порвались натяжные потолки, ходуном все ходило от обстрелов рядом. Там не было ни дня, ни ночи – только промежутки по 5-10 минут, когда не стреляют. За эти 10 минут можно успеть сбегать за водой. Когда видишь, что появилась дыра в доме, где уже никого нет, потому что эвакуировались или погибли, бежишь туда между обстрелами и ищешь хоть какую-то пачку макарон, или хоть немного картофеля и несешь в подвал, где 100 жителей прячется, и они распределяют это. Для меня не есть 4 дня – легко, есть и не хочется, а вот дети хотят и просят.
“Люди на войне меняются, и чаще в лучшую сторону”
Самое интересное, что когда люди живут и встречаются на одной улице, ты им холодно сказал «здравствуйте» и ушел. Но здесь все это умирает и просыпается что-то другое. Там ты или человек или никто. Но “человеков” больше. Все друг другу помогали, у кого есть кусочек хлеба, у кого картофель, а у кого макароны. Меня очень спасло, что я работала в столовой и никогда не выбрасывала хлеб. А собака моя «хоть застрелись» как любила, чтобы ей дали сухарик. И я сушила хлеб для собаки. У нас был мешок этих сухариков, и он спас нас.
У нас на улице был мужчина, которого вся улица терпеть не могла. Но у него был генератор, и к нему все бежали. Он никому не отказывал, люди заряжали телефоны. Также были предприниматели, которые выпекали хлеб и они продолжали это делать под обстрелами и бесплатно раздавали хлеб, пока пекарню не разбили. Люди меняются на войне в лучшую сторону.
Мэр Сергей Хортов исчез с самого начала войны, а потом появился и помогает оккупантам
Наш мэр [Сергей] Хортов с самого начала же сбежал вместе с полицией, и оставили нас самих. Судьи и прокуроры тоже покинули нас в начале войны, полиция и прокуратура сгорели. Никакой гуманитарной помощи, никаких предупреждений не было.
Когда, например, дом взрывался, мужчины бежали, вытаскивали людей из-под обломков, гасили пламя, потому что больше некому. А теперь он вышел (мэр Рубежного, — ред.) под оккупацией, он вместе с т.н. «ЛНР» и ходит будто бы воду развозит, но в балаклаве, лицо не показывает. Так досадно было: если он знал что будет и прятался где-то, почему же он не вывез детей.
Юрий Бойко (народный депутат Верховной рады, Председатель депутатской фракции “Платформа за жизнь и мир”, — ред.), он же выходец из Рубежного, думаете хоть чем-то помог? Хоть каплю воды привез? Никто никакой эвакуацией не занимался.
Почему же мы так долго не могли уехать – некуда было. Единственное, что мы могли между обстрелами — это за водой сбегать.
«Все дворы в могилах!»
Потом людей становилось все меньше и меньше: кого-то убило снарядами, кого засыпало. Поэтому в подвалах сидеть опасно, потому что там тебя похоронит живьем и никто не придет на помощь.
Связи у нас практически тоже не было, ее глушили. Мы могли лишь иногда позвонить по телефону и успеть сказать по слову: «живой» и отвечали «живой». Когда не отвечали, понимали, что надо прийти похоронить. В городе нет света, воды, газа с 9 марта, люди умирают от голода. Некоторые собирались эвакуироваться, готовили колонну автомобилей, писали надпись «Дети», вешали белую ткань. 24 марта поехали 5 таких машин, до следующей улицы доехали 3 из них, 2 уничтожили очень быстро. А сейчас (разговор записан 11 мая, — ред.) дорога закрыта из Лисичанска на Бахмут, потому что ее обстреливают. Поэтому теперь оставшимся там никак не эвакуироваться.
У моей коллеги прилетел снаряд и убил ее отца, она его прямо во дворе похоронила. Она тоже не выдержала и уехала в Киев. Все дворы в могилах! Когда кто-то вернется, будут перезахоронять, но кто-то не вернется.
Город (Рубежное, — ред.) 2 месяца бомбили, с одной стороны из Варваровки зашли т.н. «ЛНР», а с другой стороны ВСУ, город разделен было поровну 2 месяца. Они обстреливали друг друга, а город между ними. Там частных секторов нет (их уничтожили под обстрелами, — ред.). В городе уничтожены или повреждены все школы, а их было десять. Как Мариуполь, только о нем пишут, а о нас нет.
Наличные в Рубежном ничего не стоят, а мародеры вылезают, как заканчиваются обстрелы
В городе деньги ничего не значат, наличные — это «фантики». Сейчас в Рубежном за коробку сигарет выменивают немаленькую «плазму», а за килограмм макарон — холодильник. Люди очень мародерят, потому что еды нет. Раньше боялись обстрелов и прятались, а сейчас оккупировали город и там никого нет, так что хотят, то и делают. Потому что обстреливают Рубежное уже меньше, благодаря чему наконец-то смогли собрать погибших на улицах.
Еды в городе не было, а снег удавалось топить, пока он не почернел от пожаров
Знаю, что на той стороне Рубежного, которая оккупирована, раздают гуманитарную помощь, но ее очень мало и не хватает на всех. С другой стороны, ну дают они килограмм макарон, но их на чем-то сварить надо, а воды нет. Когда еще был снег в марте, топили его, пока не загорелся картонно-бумажный комбинат. Тогда весь город покрылся копотью, и снег уже нельзя было собирать. Дрова-то у меня были в запасах, потому что я жила в частном доме. К тому же нужно знать, что раздают. А как ты узнаешь, когда нет связи, интернета, света и стряляют постоянно — ты не можешь выйти и у соседей спросить что-нибудь.
“Гуманитарных грузов достаточно много. Но у нас есть одна проблема, многие просто скрываются в подвалах и укрытиях, о которых даже мы не знаем, и они не дают о себе знать. Случайно иногда выясняем, что где-то в подвале дома есть люди» , — сказал Сергей Гайдай 20 марта.
Это просто выживание, пожилых людей там давно уже нет, потому что они не могут бегать между обстрелами. Я когда бежала за водой, вижу сосед лежит, который через 2 дома от меня жил, разорвало в клочья. Истерика, конечно, была в первый раз, а потом привыкаешь. Смотришь, тот сосед и другой лежат разорванные, и идешь дальше.
За какие грехи мне это, 50 лет прожила, я не знаю. Зачем мне теперь жить? Нет дома, ничего нет. Жить не за что, я оформила ВПЛ 2 недели назад, ни копейки еще не получила. Я размышляла, зачем все это происходит, а потом поняла, что я оказалась здесь с внуками, чтобы спасти их. Меня приняли совсем чужие люди, житель Бахмута отдал ключи и пустил в свое жилище, а сами они эвакуировались.
Эвакуироваться из ада помог счастливый случай
Уехать мне удалось случайно, меня вывела оттуда икона. Хочу подчеркнуть, что все атеисты Рубежного стали верующими. Как-то случайно женщина, с которой мы практически не общались, но работали вместе, позвонила по телефону и спросила, правда ли, что нашу школу разрушили. Я говорю: да, и после того, как мы покинули ее, в нее еще три раза попали снарядами. И она спрашивает, почему я здесь сижу, дала номер телефона [перевозчика] и предупредила, что он берет 4 000 гривен с человека. Я звоню и совпало, что в этот момент была связь. Мы договорились, что мне нужно просто добежать до полутора километров до магазина, и мы побежали. Но где мне взять 16 тысяч гривен? Ибо со мной было два внука и дочь. Был еще зять, но он пошел поискать еды между обстрелами и мы оставили его, потому что позвонил по телефону перевозчик и мы побежали сразу. Поэтому все, что было на мне из золота (у меня осталось только одно кольцо теперь от мужа, которого уже нет) — все отдала за эвакуацию.
Все, что нам удалось взять с собой – это школьные рюкзаки. Все вещи мы оставили, закрыли дом мой и оставили зятю записку. Мы не бежали, мы летели, потому что пока я сидела в подвале и когда обстреливали без остановки, страшно было так, что кишки поднимались. Мы даже не знали куда ехать и куда нас повезут – нужно было просто уехать оттуда.
Я у водителя спрашиваю, какая первая остановка, он сказал Бахмут. Так мы здесь и оказались.
«Люди в Рубежном уже едят собак»
Со старшим внуком мы остались в Бахмуте, ему 14 лет. А младший, 4 года, уехал с дочерью в Днепр. Разделились, потому что так легче кому-то выжить. Я осталась здесь, чтобы быть поближе к дому, надеялась, что не оккупируют. У меня была надежда, что может еще месяц постреляют и все закончится. Но «голод не тетка», и люди собак уже едят. Я сама там оставила две собаки свои и кошку во дворе. Иногда мне снится Рем (одна из собак Валентины – ред.), но мы бы не добежали с ними. Они боятся взрывов и не смогли бы бежать с нами под обстрелами. Пес сразу бы спрятался, мы бы их по дороге потеряли.
Будь я сама, я бы вернулась, даже к оккупантам. Но я не могу, потому что внуку нужно учиться. Устроила его уже в 12 школу, он учится на дистанционном обучении. А гулять не выходит, потому что стыдно, одеть нечего. Трудно ему сейчас, у него была школа, тренировка, в 14 лет была уже первая любовь.
«Был хороший дом, а сейчас ищу одеяло»
Когда я эвакуировалась, 26 марта мой дом был целым, но через 2 дня мне позвонили по телефону и сказали, что у меня больше нет дома. У меня был хороший частный дом и работа, которая мне нравилась. Частного сектора, где я жила, больше нет, там все сравняли с землей. У меня ничего не осталось. Сейчас ищу одеяло с подушкой.
Дальше я никуда не поеду, я устала бежать. И зачем, чтобы дальше выживать и просить гуманитарку? Работу я бы с удовольствием нашла, ходила на биржу (центр занятости, — ред.), но я считаюсь до сих пор работающей официально. Школу разбомбили, директор выехала, и я ничего не могу сделать. А выплат заработной платы нет никому с февраля, хотя никого не уволили. В нашем исполкоме(Рубежного, — ред.) никого нет, я ничего не могу сделать.
Читайте также: