“Я влюблен в Донетчину, какая-то токсичная любовь”: история 22-летнего аэроразведчика, который воюет возле Бахмута

Сергею было 19, когда он решил подписать контракт. При этом говорит: самое страшное, что видел на войне — это дети, которые не боятся взрывов. Парень пошел наперекор родителям и 4 года служит. Сейчас он уже командир и “глаза” своего подразделения, ведь отвечает за аэроразведку. Русские под Бахмутом в основном в 3 км от него, и значительно ближе за ними наблюдать военный подлетает дроном.

О сознательном решении пойти на фронт, реалиях войны вблизи Бахмута, самых страшных воспоминаниях и идеалах, которые защищает, защитник поделился с Вильным радио. Дальше — рассказ командира аэроразведки одного из подразделений 56-й отдельной мотопехотной Мариупольской бригады Сергея Гнездилова от первого лица.

Лекция соавтора Конституции стала толчком пойти в военкомат

У меня есть определенная обязанность перед своим государством — пойти отслужить срочную службу. Об этом говорили еще в школе, потому и понимал, что рано или поздно стану военным. От обязанностей уклоняться стыдно.

На первом курсе университета, когда учился на журналиста, для львовских студентов читал лекцию о будущем Украины академик Юхновский. Он был одним из соавторов современной конституции Украины и сказал такой интересный тезис, что в 2014-м году начался новый этап национально-освободительной борьбы, а людям, давно находящимся на фронте, нужна замена. Наверное, на лекции услышал то, что было таким толчком. Через несколько дней пошел в военкомат и решил подписать контракт, а на учебе взял академический отпуск.

Вырос я в русскоязычной среде совершенно. К тому же мои родители в большей степени россияне, чем украинцы, и, наверное, в этом еще состоял мой юношеский определенный протест. Я считал, что надо быть все же сыном своей земли. Родители отреагировали крайне отрицательно. Это был только мой выбор. Я знаю, как это не общаться с семьей по полгода из-за определенных моих выборов. Моя служба началась в 2019 году в поселке Пески. Были и ротации – например, 6 месяцев я был в Песках на фронте, потом еще 6 – в тылу в Мариуполе. Так раньше происходило дежурство в зоне Операции объединенных сил. 

Я выбрал свой путь, прошло 2 года, и мои родители меня приняли.

Сейчас от нас до позиций врага не больше 8 км, когда работаем – становится 3 км

Перед вторжением мы зашли в зону выполнения боевого задания в населенный пункт Пески и продолжали служить там. Полномасштабная война застала меня, собственно, на войне. Мы остались на своей позиции, потому что не было смысла нас с фронта куда-то дергать. Я был в Песках, Золотых Нивах, там мы останавливали наступление российских захватчиков, потом нас бросали на Гуляйполе. Сейчас находимся под Бахмутом.

Сейчас от нас до позиций врага не больше 8 километров, потому что в любое время на передовой может понадобиться помощь, замена и я должен туда поехать. Если мы работаем, то обычно на расстоянии 2,5 – 3 километров от врага.

На самом деле война очень непредсказуема, и она не любит каких-то таймингов. Наш день может начаться как в 4 часа утра, так и, например, в 10 часов, все будет зависеть от того, как прошел предыдущий. Бывали такие времена, когда и вообще не спали по 3-4 суток.

У нас нет такого понятия, как день или ночь, есть понятие — нас штурмуют или ситуация под контролем, поэтому можем лечь и отдохнуть несколько часов.

Могу сказать, что мы пережили определенные недели такого яростного сопротивления — мы отступали, были населенные пункты, которые мы оставили, потому что наступление было очень быстрым и сильным.

Сейчас со мной даже постоянно еще мой любимец Старлинк. Всегда мечтал о бигле, собственно купил и теперь подразделение обзавелось боевым псом.

Сидим с бабушкой, внучкой, женщиной с 6-месячным ребенком в погребе, а дома их уже нет…

Самое страшное, что я видел — детей прямо рядом с фронтом. Это дети, которые все время росли у фронта. Это ведь не один день, не один год происходило. И ответственность за них лежит не только на родителях, но и на стране, которая говорит: мы защищаем, мы заботимся о каждом своем гражданине. И в это время я выезжаю и вижу в 3 километрах от фронта ребенка — просто бегает и играет футбольным мячом, а на взрывы уже не реагирует.

Еще одно воспоминание, которое останется надолго со мной, потому что одно из первых, когда гражданского так сильно коснулась война. Это произошло в населенном пункте Пески, который к тому времени уже сравняли с землей. Оставались жить здесь, на линии столкновения, около 10 человек. И пожилая бабушка жила в старом доме. Начинается обстрел, я сижу в подвале и слышу, как прилетело рядом. Понимаю — это мог быть дом той женщины и она прямо сейчас лежит, умирает. Обстрел еще не кончился, а мы с побратимами выскакиваем из того подвала, бежим к ней, а дома уже просто нет, он горит.

Оказывается, она лежала на кровати, когда прилетел этот снаряд и ее ранило обломком, но успела выбежать на улицу, к соседям. Где-то через 15 минут мы и нашли ее там, положили на носилки и вызвали медбригаду.

Это – война. Это женщина с 6-месячным ребенком, бабушка и еще одна маленькая дочь, и вот мы, трое военнослужащих, сидим рядом с ними в деревенском погребе, потому что дома их уже нет. Хорошо помню, как они очень помогали нам. Эти люди не знали, куда деваться, эвакуироваться им просто было некуда.

К войне нельзя привыкнуть. Но до того, чем я занимаюсь, защищая Украину, думаю, получилось. Если долго копать огород, можно какие-то навыки от этого получить, а в следующий раз уже в два раза быстрее это делать. Вот так и военные.

Окопы с водой по колено смешат, потому что этого не может быть

Относительно комфорта хочу сказать, что видел, как живут россияне в их окопах. Мы не живем так. Нам проще выехать в ближайший населенный пункт и купить несколько рулонов утеплителя — сделать теплый себе блиндаж, чтобы спать не на сырой земле. Купить какую-нибудь емкость для воды и сделать летний душ.

Военнослужащий, который себя уважает, всегда найдет выход, как сделать свой блиндаж нормальным, как купить ту самую сковородку, сделать зажарку и сварить борщ в том же блиндаже на керосинке какой-то, понимаете? Можно делать гораздо лучшие условия.

Минобороны обеспечивает базовой амуницией, если хочешь лучше — покупаешь. А вот дроны — волонтерские

Моих ребят обеспечили полностью амуницией. Если взять меня, то все на мне куплено за свои деньги. И не потому что меня не обеспечивают, просто, я считаю, что плитоноска, которую я купил, лучше, чем та, которую мне выдает ВСУ. Поэтому я купил себе за свои деньги каску, плитоноску, аптечку.

Никто же ничего не говорит, ВСУ оно обеспечивает, есть определенные стандарты обеспечения. Если ты хочешь другое или лучше — ты покупаешь.

Работа аэроразведки зависит от наших “птичек”. Но собственно ВСУ ими аэроразведку не обеспечивает от слова совсем. Почему я так говорю? Я позволю себе критиковать то, что вижу своими глазами. Министр обороны Резников в одном из своих интервью обесценил работу волонтерского сообщества, которое девять лет работает на страну, на победу. Он назвал один из видов наших дронов “свадебным”. Именно такие гражданские дроны сейчас здесь, под Бахмутом, спасают сотни жизней. И выходит, что их Минобороны не передают на нужды воинов.

Было такое, что мы покупали за свой счет, но большинство — это помощь волонтеров и неравнодушных людей, которые подписаны на меня в соцсетях. Как говорится: “С мира по нитке”.

Мы воюем не за Украину в трауре и вечных слезах

До полномасштабного вторжения у меня было 30 дней отпуска и еще 14 дней за участие в Операции объединенных сил, которые я и отгулял. Я возвращался из Донетчины после ротации, после Песков, смертей, после того, что там происходило, потому что в то время это была одна из горячих точек. Я всегда ехал в Киев на неделю или на две. Некоторое время, наверное 1-2 ротации, считал, что это очень несправедливо — Как так? Там гибнут ребята, а здесь в Киеве всем безразлично.

Позже понял, теперь никого не осуждаю. Даже наоборот — мы воюем не за Украину в трауре и вечных слезах, а чтобы люди могли быть свободными, гулять по тем барам, ночным клубам (и я в отпуске делал тоже самое). После этого, когда я возвращался в Киев, был готов обнимать этих людей и тех, кто даже не знал, что там на фронте и где те Пески.

“Мне не нужна мотивация, если приходит РФ — я иду в ГУЛАГ”

Знаете, я считаю, что очень странно, когда определенным людям вообще нужна мотивация на войне. У меня есть права, и у меня есть обязанности. Одни из них, собственно, выполняю на фронте. Если бы этого не делал, тогда приходит Российская Федерация и я просто иду в “ГУЛАГ”.

Я борюсь за то, чтобы моя страна была свободной, чтобы я был свободен. Когда я защищаю свою страну, я защищаю не какую-нибудь эфемерную Украину, а свою землю, себя, от уничтожения. Я не понимаю, почему людям нужна еще какая-нибудь мотивация. Мотивация остаться живым в своей стране?

“Борьба продолжится и после войны”

Мне 22, но я не могу сказать, что всю сознательную жизнь защищаю Родину. Наверное, всю сознательную жизнь я отстаиваю свои идеалы, и делать это еще придется. И буду “воевать” с людьми, которые будут говорить, например, что ромы — не люди, а церковь она важнее моего права. Или с теми, кто будет говорить, что женщина — это только предмет.

Главное, чтобы Украина четко определилась, что она — часть европейской семьи, которая уважает западную цивилизацию и является ее частью. Это очень важные вещи.

Как только кончается война, я беру свой загранпаспорт и поеду думать о случившемся со мной и моими друзьями. Разумеется, самый главный ориентир сейчас — выжить, а потом уже поеду в другую страну. Еще планирую дописать свою книгу. В ней выложу то, что переживаю на войне. Отрывки есть на моем фейсбуке.

Читайте также:

• “Рядом со мной – отчаянные викинги”: история Антона из Константиновки, который почти год защищает Донетчину от захватчиков
• “Воевать с протезом”: история 20-летнего защитника из Донетчины, который взорвался на мине и восстанавливается
• Как родители 10-й месяц ищут сына, которого оккупанты захватили в плен в Мариуполе